– Слышишь, ты! Твоему ребенку хана!
Удар в дверь. Дверь крепкая.
– Слышишь! – еще удар.
Это уже ярость настоящая.
Глаза Китайгородцева пообвыклись в темноте, и он вполне сносно видел, что здесь происходит.
Да, Резо Тесадзе. Зло пинает дверь хозяйской спальни. Пистолет в руке. А Шаров стоит поодаль, держит помповое ружье и орущего Алешу Проскурова.
– Не трогайте его! – визжала за запертой дверью обезумевшая от страха Виктория.
И еще какой-то шум там, в спальне. Будто борьба какая-то происходила. Наверное, Виктория хотела дверь открыть, а Проскуров ее удерживал.
– Я ребенка сейчас замочу! – орал обезумевший Резо. – До трех считаю! Понял? Один… Два… Три…
– Подожди! – проскуровский голос из-за двери. – Я выйду! Мы поговорим! Но ребенка ты не тронешь!
– Давай! – поддакнул Тесадзе.
И вскинул пистолет на уровне головы взрослого человека.
Он Проскурова убьет. Проскуров – не жилец. Потому что как раз за его жизнью и пришел сюда Резо.
Щелкнул замок двери.
Сейчас она откроется – и умрет Проскуров.
Китайгородцев выстрелил в голову Резо – чтобы наверняка. Грузин повалился на пол. Перепугавшийся Шаров развернулся и выстрелил наугад в темноту, но Китайгородцев был к этому готов и успел пригнуться.
– Я тебя не трону! – быстро сказал он. – Уходи!
Он знал, что у него есть какие-то секунды, когда он может выстрела не ждать. Шаров после выстрела должен передернуть затвор, а с ребенком на руках сделать это трудно, но и ребенка нельзя бросить, ведь это единственная защита и хоть какое-то прикрытие для Шарова – потому он непременно замешкается.
– Смотри, я выхожу, – сказал Китайгородцев и ступил в полосу лившегося из дверного проема света.
Пистолет он демонстративно держал вниз стволом.