– А я аборт сделаю! – сказала Люда, с ненавистью глядя на Хамзу.
Ничего она ему не скажет.
Китайгородцев вышел из палаты. За дверью был один охранник. Баранов и его опекуны уже ушли. Сидели, наверное, в машине.
Через несколько минут из палаты вышел злой Хамза. Коротко бросил Китайгородцеву:
– Пошли!
Значит, и с глазу на глаз ничего ему Люда не сказала, подумал Китайгородцев. И тотчас Хамза эту его догадку подтвердил.
– Лживая сучка! – сказал в сердцах Хамза.
В его интонациях угадывались одновременно ярость и растерянность.
Он разговорил бы эту дамочку, не останавливаясь ни перед чем, – но тут был замешан работающий у него Баранов, и это обстоятельство путало Хамзе все карты.
ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ
Мы охраняем. В нас стреляют. Мы стреляем тоже. Когда стрельба на поражение, когда есть четкое разделение, без полутонов, на «мы» и «они», на «свои» и «чужие» – это, в сущности, война. А на войне свои правила. Там, где убивают, всякие некрасивости случаются. То, что в обычной жизни считается недопустимым или даже преступным. С врагами на войне не церемонятся. И если взяли языка, выражаясь терминологией военного времени, его разговорят любой ценой. Потому что информация, которой он обладает и которую утаивает до поры, может помочь избежать проблем нам и охраняемым нами людям, а порой и вовсе спасти кому-то жизнь. На войне как на войне. Кто-то может возразить, что не война сейчас. И вообще, у нас ведь есть милиция – пускай она и разбирается. Про войну вообще можно не рассуждать – ее нет для тех, в кого ни разу не стреляли и у кого не убивали друзей и коллег. А что касается милиции – там не ангелы работают, и признания там тоже выбивают. Я даже не о тех громких случаях последних лет, когда подозреваемых забивали насмерть на допросах, и только потому становилось известно о случившемся. Я про гораздо более многочисленные истории, о которых в газетах ежедневно пишут и по телевизору показывают, – в криминальной хронике. Как часто в этих историях упоминается о том, что задержанный по какому-то поводу гражданин на допросе признался еще в целом ряде преступлений, совершенных им ранее. Вы можете себе представить вменяемого человека, которого задержали за кражу кошелька с тридцатью рублями, что в самом худшем случае грозит ему мизерным тюремным сроком, а на него вдруг ни с того ни с сего такая словоохотливость напала, что он добровольно еще про пять других своих преступлений рассказал, хотя такая искренность грозит ему длительной отсидкой? У такой словоохотливости должны быть какие-то основания веские. Или увесистые.
– Я найду, как к ней подступиться, Роман Александрович, – пообещал Китайгородцев. – Я даже примерно знаю, как действовать.
Они подошли к кабине лифта. Хамза молчал, насупившись.
– Надо разыскать ее ребенка и ее мужа, – сказал Китайгородцев.
– Мужа у нее нет. Прочерк в свидетельстве о рождении.
– Я помню. И все равно надо разыскать. А еще ее родственников близких. Тех, кто с нею в контакте, если есть такие.
Пришел лифт. Старый лифтер в белом халате с невозмутимым видом распахнул дверь.
– А чего ты так стараешься? – спросил Хамза у своего спутника, входя в лифт.
– Баранова жалко, – коротко ответил Китайгородцев.
* * *– Ты мне нужен! – сказал Петя Проскуров Китайгородцеву.