Семь кило баксов

– Вы не устали? – спросил у Полины Антон.

– Нет.

Она улыбнулась счастливо.

– В таком случае нас ждет Махерас, – сказал Антон.

«Махери» – это нож по-гречески. Этот самый нож нашли в лесу два старца-отшельника, а рядом с ножом лежала икона, приписываемая самому апостолу Луке. На месте чудесной находки было решено построить монастырь, который и получил название Махерас. Случилось это в двенадцатом веке.

– Хорошее место, – добавил Антон. – Горы, лес, чудесный воздух, а спокойствие там такое, что действительно начинаешь задумываться о неземном.

Дорога устремлялась в горы. Чем выше, тем меньше солнца. Полина уже обратила внимание на эту особенность Кипра: вот ты внизу, где-нибудь на побережье, и небо над головой синее-синее, и все вокруг заливает яркий солнечный свет, а потом начинаешь подниматься в горы и только тогда обнаруживаешь тучи – они цепляются за вершины гор и кажутся на первых порах далекими, до них и не добраться, как кажется, но нет – с каждой минутой тучи все ближе, и вот уже солнца не видно, становится пасмурно, и краски вокруг блекнут, и только где-нибудь на повороте дороги меж горных круч, где-то далеко внизу, вдруг откроется долина, выходящая к морю, и вот там-то и увидишь залитые солнечным светом поля, те самые, где ты был всего каких-нибудь полчаса назад, а сейчас въезжаешь в тучи; еще немного, еще сто, двести или триста метров вверх, и окутает белесая пелена – если открыть окно машины, можно почувствовать, какой сырой воздух выплывает из-под близких деревьев, прилепившихся к горным кручам.

Их машина уже выбралась на самый верх, еще были вершины выше, но до них оставалось всего ничего, а близлежащие горы, как казалось, если и не оставались внизу, то были где-то на одном уровне с их машиной, дорога вывела их к скульптуре – на близкой уже вершине примостилась рукотворная птица, стерегущая покой здешних мест, и почти сразу Антон указал рукой куда-то ниже и правее:

– Там монастырь.

Дорога действительно нырнула вниз, закрутилась витком спирали и вывела их прямо к монастырским воротам. Здесь была небольшая площадка, и телефонная будка на той площадке казалась чужеродным вкраплением в картине древнего пейзажа, практически не изменившегося на протяжении последних столетий, и если этот телефон убрать, можно было поверить в то, что время остановилось и ничто не менялось в мире последние двести или триста лет.

– Сюда хорошо приезжать под вечер, – сказал Антон. – Когда нет туристов, когда какой-нибудь час остается до закрытия монастырских ворот.

Они вышли из машины. Было пасмурно и сыро. Из-за стен монастыря, постройки которого были покрыты красной черепицей, не доносилось ни звука. О присутствии здесь людей можно было догадаться только по запахам съестного, которое готовилось на монастырской кухне. Теплый пахучий дымок приплывал откуда-то из монастырских глубин, дразнил обоняние и рисовал в воображении картины обстоятельной монашеской трапезы.

За приоткрытыми воротами их взорам открылся небольшой внутренний двор монастыря с непременной церковью и устремленной в небо ажурной колокольней. Едва они вошли в церковь, как их накрыла волна тепла и запахов, присущих одним только церквям. Было сумрачно, почти темно. Горели перед иконостасом свечи. Бородатый монах справа от иконостаса читал вполголоса молитву. У него за спиной, у стены, сидели недвижно монахи. Склонили головы, и никто из них даже не пошевелился, не обратил внимания на вошедших. В сумраке они казались тенями. То ли они есть, то ли нет – не поймешь. Незнакомые слова молитвы слагались в завораживающую песнь. Потрескивали свечи. И все плыл и плыл этот одурманивающий запах. Полина повернула голову и непроизвольно вздрогнула. У нее за спиной, сбоку от входной двери, почти в полной темноте тоже сидели монахи, которых она сначала не увидела. Головы склонены. И полное безмолвие. Полине показалось, что она необдуманно и не имея на то никакого права вторглась в чужую жизнь – непонятную ей, очень далекую и полную неведомых непосвященному правил и предписаний. Она легонько прикоснулась к руке Антона, давая понять, что им пора, и они вышли в стремительно надвигающиеся сырые сумерки. Ударил над их головами колокол. И снова все стихло.

Антон был прав. Приехать сюда можно только вечером. Чтобы никаких любопытствующих гомонливых туристов, чтобы сумерки и близкая ночь, монотонная молитва, запахи нехитрой монастырской трапезы, короткий удар колокола и снова тишина, когда только и слышен шум ветра, пробегающего по верхушкам близких деревьев.

– Когда киприоты боролись за независимость, – сказал Антон, – в окрестностях монастыря погиб один из их предводителей по фамилии Афксентиу. Он скрывался здесь от англичан, но те выследили его. Сдаваться он не хотел, англичане подожгли его убежище, и он погиб. Здесь есть посвященный ему музей.

Музеем оказалась небольшая комната слева от входных ворот. Старые фотографии. С них на Полину смотрел молодой усач. Он погиб еще до того, как Полина появилась на свете.

Потом они обошли монастырь и оказались на небольшой площадке с памятником герою – Афксентиу стоял на постаменте, вглядываясь в просторы родины, которую он любил и за свободу которой боролся. Перед ним были горы и долина внизу, на самом дне той долины меж деревьями плавали клочья тумана, и уже вот-вот близкая ночь должна была поглотить здесь все: и горы, и долину, и этот монастырь, отсюда, со смотровой площадки, кажущийся совершенно безжизненным. Полина непроизвольно передернула плечами.

– Что такое? – спросил озабоченно Антон.

– Просто я представила, где мы с вами находимся, – сказала Полина. – Далеко от жилья, далеко от дорог, далеко от людей. Мы потерялись с вами в этих горах.

Она сказала не все. Просто постеснялась. А могла бы еще рассказать о том, что вообще-то она всегда старалась избегать подобных мест: где ни жилья, ни людей, ни возможности в случае чего позвать на помощь. Это Антон как-то незаметно приучил ее не думать о возможных опасностях, не думать вообще ни о чем плохом и ни о чем печальном, рядом с ним она всегда испытывала одно только спокойствие и ничего более, и даже здесь, в виду близкой ночи, это было так.