У него в голове уже начала выстраиваться какая-то схема, но все еще было слишком туманно – не хватало деталей.
– В феврале девяносто пятого.
– Так ведь все сходится! – воскликнул Удалов. – Дегтярев был ранен в феврале!
– Но ведь не убит же, – мрачно сказал Дружинин.
Они переговаривались, а на том конце провода плакала безутешная мать. В конце концов Дружинин не выдержал и, что-то извинительное пробормотав в трубку, бросил ее на рычаг, словно она обжигала ему руку.
– Поедешь туда, Андрей, – сказал Удалов тоном, не допускающим возражений.
Картина в его голове становилась все отчетливее, но самых важных фрагментов все еще не хватало.
– Поедешь в этот Слободской, посмотришь на мать, на дегтяревскую могилу, все увидишь своими глазами. Очень странная история, Андрей.
Дружинин долетел самолетом до Кирова, дальше, до Слободского, – на такси. Дегтяревы жили на самой окраине, в старом деревянном доме, стены которого снаружи потемнели от времени. Забор покосился. На крыше сарая не хватало нескольких листов шифера. Запустение и тлен. У Дружинина защемило сердце.
Дверь ему открыла старая сгорбленная женщина. Он подумал – бабушка, а оказалось, что это мать Дегтярева.
– Это я вам звонил, – сказал Дружинин. – Из Москвы. Мы с вашим Мишей вместе учились.
Женщина часто-часто закивала и снова заплакала. Слезинки выкатывались из глаз и терялись в многочисленных морщинах.
Внутри дома было бедно, но опрятно. На полу лежали вытертые за долгие годы половички. Тикали на стене ходики, отсчитывая уже не первое десятилетие. Подушки на кровати были сложены по-старому – пирамидой.
– Он погиб в Чечне? – спросил Дружинин.
– Да.
– А похоронен где?
– Здесь он, здесь сынок мой.
– Я хочу сходить к нему на могилу.
Женщина ушла в соседнюю комнату и вернулась уже в пальто и платке. Половицы под ее ногами жалобно скрипели.
Кладбище оказалось неподалеку. Дружинин шел молча – хотел о многом расспросить эту женщину, но боялся неосторожными вопросами себя выдать. И она тоже ничего не говорила, потому что все время плакала.