Санитар

Взгляд Подбельского наткнулся наконец на Пашу. Во взгляде том не было ни страха, ни растерянности. Одна только готовность действовать.

– Ты иди, Барсуков, – сказал Подбельский. – Закончились пока смотрины, перерывчик сделаем.

И рукой в воздухе помахал, Пашу выпроваживая. Для него сейчас Паша был как пустое место.

Паша из кабинета вышел и у окна встал. Жалюзи были опущены, и улица виднелась сквозь них полосками.

Если сейчас Подбельского убить – все на врагов его спишут. Тех самых, которые Барзыкина убили. А он, Паша, Робин Гуд, на этот раз в стороне останется. И он понял вдруг, что не хочет этого – безвестности, безымянности собственной. В неудачный момент он на Подбельского вышел, тот в опасности и со всех сторон обложен. И геройства нет никакого в том, чтобы его сейчас добить. Выждать надо немного. Если Подбельский со своими врагами справится и снова силу обретет – вот тогда и надо бить. Когда он на вершине будет.

По улице проехала машина. Старичок переходил дорогу торопливо. Мелькнул и исчез, его жалюзи закрыло.

Он, Паша, со своими делами пока разобраться должен. Нельзя в постоянном страхе жить. Слабый всю жизнь боится. Сильный уничтожает причину своего страха. Те двое старичков, соседи Розы, – они единственные ведь были, кто Пашу в тот день видел. Роза еще видела, но она не скажет ничего. Мертвые не разговаривают. А старички живы пока.

63

Во второй половине дня Паша у начальника охраны отпросился и с работы ушел. Дома извлек из тайника нож, качнул его на ладони. Часы половину третьего показывали – самое время для Паши, не вечером же ему этим заниматься. Вечером и не откроют ему еще, чего доброго.

Переоделся в старое, чтобы не жалко было после эту одежду выбросить.

К нужному дому ехал на троллейбусе. Знакомую пятиэтажку увидел еще издали, даже сердце екнуло, но он себя держал в руках и на остановке сошел спокойно, чересчур спокойно, даже и это отметил для себя.

Пятиэтажка была та самая, в которой Роза жила прежде. Паша поднялся к знакомой двери, но не сюда ему было нужно, а в квартиру напротив, где жили старички-разведчики, Пашу ненароком вычислившие, в дверях их квартиры "глазок" круглился, и это Пашу чрезвычайно опечалило. Он ведь, когда сюда добирался, уже выстроил план, знал, как действовать будет: когда спросят его из-за двери, кто он и что ему нужно, он ответит, что родственник Розы, что издалека приехал и понять не может, отчего это она ему не открывает. Старички дверь распахнут мгновенно, старые люди чрезвычайно любят на чужое горе поглазеть, а как не поглазеть на родственника, который еще не знает, что Роза, бедная, умерла, вот горюшко-то горе, и еще старички посочувствовать любят, и это тоже придавало Паше уверенности. В общем, все очень гладко было до тех самых пор, пока он перед дверью соседской не оказался, и вот тут его план рухнул.

Он не мог родственником Розы назваться, вообще имя это упоминать не имел права, потому что едва он о Розе скажет, как его узнают непременно.

Паша так растерялся, что даже от двери отступил, и стоял в нерешительности, еще не придумал ничего, но чувствовал, что срывается все, не получается у него сегодня. Правую руку в кармане держал, поглаживая лезвие ножа, пребывая в задумчивости, как вдруг щелкнул замок – в той самой двери замок, у которой он стоял, – и на площадку вышел мальчишка, внук тех самых стариков, наверное. Он бросил на Пашу быстрый взгляд и хотел уже дверь квартиры за собой захлопнуть, и тогда Паша спросил, с места не трогаясь, чтобы прежде времени мальчугана не напугать:

– А бабушка с дедушкой дома?

Спросил и сжал в кармане рукоять ножа. Опять, как в случае с Розой, кто-то невидимый, пребывающий вне Паши, вел его, не просто подсказывал, как поступать, а управлял. Пацана он не отпустит, конечно, нельзя этого делать.

– Я не знаю, – ответил парнишка, растерявшись заметно, и эта его растерянность Пашу насторожила.

– Я брат Розы, – сказал он.

Парнишке про Розу мог сказать, не видел в этом опасности. И едва произнес это имя, как увидел – все правильно он делает. Парнишка глаза широко раскрыл и смотрел на Пашу с интересом, во взгляде его не было ни страха, ни настороженности. Дверь квартиры все еще открытой оставалась.

– Ее убили, – сказал Паша и скорбно вздохнул. – Ты ведь знаешь, да?