— Насколько серьезно подставились Степа с Юрой, выдернув меня из крепких объятий Службы?
— Почему арестовали именно меня и никого другого из команды?
— Кто мне звонил в архив?
На все вопросы ответил Ольшанский:
— В архив звонил я. По твоей внезапной изоляции… Ну, я и Сёма — люди известные и очень вредные, если нас взять, вони будет немерено. Степа с Юрой люди опасные и неудобные: просто так к себе не подпустят, а если подпустят, то при задержании могут легко образоваться лишние трупы. Ты у нас — слабое звено. Неизвестен. Неопасен. А знаешь ровно то же, что и остальные члены команды. Вывод делай сам. Теперь по степени вины и соучастию: злодейское нападение на представителей власти с причинением вр. здор. разной степ. тяж. и орг. поб. из-под стр. — да, вы все трое преступники. Кстати, спасибо, что напомнил…
Тут Ольшанский достал телефон и принялся с кем-то общаться. Через минуту он поблагодарил собеседника, вполне удовлетворенно присвистнул в свою трубку (не телефонную, а ту, что с табаком) и резюмировал:
— Да, умалчивать не стали, инцидент прошел по инстанции как нападение и побег, везде доложено, принимаются первичные меры. Внимание, плюшка: в розыск подают всех троих. Здорово, да? Вы там что, на месте преступления визитки оставили?
Последний вопрос был адресован Степе и Юре. Степа пожал плечами и лениво зевнул, а Юра глумливо хмыкнул.
Между тем это очень актуальный вопрос: после столкновения Никита сотоварищи были очень заняты, рассматривать, кто там меня вынимает из машины, им было явно недосуг.
— Ааа! — озарился я. — То есть они предполагали, что… эмм… умм…
— Живость ума не утрачена, — похвалил доктор. — Это хорошо. А рассудочно-речевая связь со временем восстановится, это не фатально.
По наплевательской реакции наших боевиков я сделал вывод, что ничего страшного не произошло: это, видимо, какие-то аппаратные игры в поддавки. Наверное, Домовитый встретится с начальником тех, кто меня «принимал», выпьют коньяка и все утрясут. А как иначе? Никогда не поверю, что все на самом деле обстоит именно так, как только что озвучил наш злой прокурор. Судя по тому, что звонил в архив именно он (вот уж не ожидал от такого солидного камрада!), нетрудно вывести резюме: наш плешивый гений сыска — большой любитель некорректных шуток.
У меня был еще четвертый вопрос, сугубо личного характера, и касался он недавно испытанного мною состояния.
— Доктор, скажите… А это… Гхм… Вот — клаустрофобия. Раньше — никогда в жизни, и вдруг… Как-то так — шарах! Ну просто жуть какая-то, это было что-то… что-то…
Тут я покраснел. Нет, не из-за сиюминутного своего косноязычия — хотя тоже неслабый повод, я вообще-то парень речистый, переговорить могу кого угодно. Просто я вспомнил обстоятельства, сопутствующие этому приступу, и мне стало неловко: доктор у нас умник, но догадается ли он не задавать лишних вопросов на предмет выяснения некоторых пикантных подробностей?
— Был острый приступ клаустрофобии? — деловито уточнил доктор. — А до этого никогда такого не случалось?
— Так точно.
— Важное уточнение: доводилось ли ранее находиться в условиях, провоцирующих клаустрофобию? Кладовка из детства, сломанный лифт, узкий проход, пещера…
— В лифте пару раз застревал. Раз с приятелем, другой — один.
— И как?