Домовитый был не в своем кабинете, и непонятно, в кабинете ли вообще: в помещении было темно, где-то поблизости громко играла совершенно дебильная музыка — «Сосущие», «Хрустящие», или «Импотенция» — в общем, черт поймешь, они для меня все на одну ноту — в итоге шеф едва ли не жевал микрофон и получались щелчки, треск и шумы.
Я думал, он хотя бы слегка обрадуется, поприветствует меня: все-таки блудный пипл из пенатов прибыл, мытарства испытывал за всю команду. Увы, если эмоции и были, то отнюдь не в мою сторону: Домовитый был озабочен, хмур, и я бы даже сказал — испуган, он периодически озирался и вообще вел себя беспокойно.
— Ну-ка, покажите героя.
Камера у нас была плохонькая, приходилось ее постоянно крутить, крупным планом все не влезали.
— Ага, вижу. Теперь Петровича. Есть, понял. Петрович, давай по-быстрому…
Ольшанский четко и коротко доложил о моих мытарствах: я бы сам, наверное, мямлил бы бесконечно долго, а со временем, я так понял, у шефа были проблемы.
— Понял, спасибо… Герой! Есть, вижу. Слушай, герой, ты мне вот что скажи: про архив что-нибудь спрашивали?
— Про какой архив? — я без злого умысла притормозил — ей-богу, кроме как «Архив Смерти» (это кино такое, если кто не в курсе) на ум ничего более не приходило.
— Ну, блин… Про архив, в котором ты был на момент задержания! — раздраженно напомнил Домовитый.
— A-а, понял! Нет, про архив разговора нет было.
— Совсем? Никаких упоминаний?
— Никаких.
— Про то, для чего ты туда пришел, про то, что ты там делал — вообще ни слова?
— Вообще ни слова. Их этот вопрос совершенно не интересовал.
— Семен!
— Тута, — доктор направил камеру на себя.
— Сёма, он все помнит? Не может быть такого, чтобы после ЭТОГО — какие-то провалы, амнезия, ну, я не знаю, что там еще…
— Избирательно — вполне может быть. Но не в его случае. Он все прекрасно помнит, функциональных расстройств я не наблюдаю.
— Герой!
— Здесь я.