– Что?
И даже голову чуть повернул, чтобы лучше слышать.
Они с Бородиным знались очень давно, с самой учебы в университете, и впервые за все годы Григорьев видел своего друга в таком жутком состоянии.
– Я же говорю – нервы ни к черту. Все время кажется, что впереди ничего нет – крах.
– Разориться боишься?
– Да нет, чепуха все. Я и сам не знаю, чего боюсь. Не сплю ночами, работать не могу, все из рук валится. Жутко устаю, во второй половине дня – будто старик, сил уже не остается ни на что.
– А в чем причина, Андрей?
– Не знаю. Иногда посещают меня мысли о близкой смерти.
– Самоубийство?
– Нет. Временами кажется, что меня убьют.
– Кто?
Бородин пожал плечами:
– Если бы знать – убил бы первым. А так – страх, неосознанный, неконкретный. На улицу выхожу, к машине, и внутри меня все сжимается, кажется, что вот-вот выстрелят…
Замотал головой, закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. Григорьев поставил рюмку с недопитым коньяком на стол, заложил руки в карманы.
– Это у тебя стресс, Андрей. Такое бывает. Депрессия. Ты таблетки пьешь? Антидепрессанты какие-нибудь.
– Ничего я не пью.
– Напрасно. Вся Америка на антидепрессантах сидит. А нам это и подавно прописано.
– Чушь это все.
– Не чушь. Я тебе одного врача присоветую, Каспаров.
– Что, фамилия у него – Каспаров?