Седая весна

22
18
20
22
24
26
28
30

— По-моему, ты уже справила нужду, вот сюда, в самую душу! Я родился в этом доме. А ты его забрызгала, — вконец испортилось настроение Макарыча.

Юлька что-то рассказывала, смеясь сама с собой. Человек слушал не слыша:

«Согрелась, птаха! Отошла от холода и горя. Да и горе ли это? Так, легкий поджопник получила. По большому счету испытания не выдержит. Слаба! А и я — не подарок ей. Слишком молода, чтобы остепениться. — И сам себе приказал — смолчать, не проводить с ней задуманный разговор. — Преждевременная, поспешная затея. Ей рано становиться женой. Не созрела. Пусть покуда порхает. Когда устанут крылья, тогда придет время. Теперь ей лишь мужик нужен. Человека в нем увидит не скоро. Мне ее зрелость торопить не стоит. Оскомину на зеленом яблоке набивать не хочу…»

Юлька так и не поняла, за что обиделся на нее Макарыч. Уехав от него рано утром, она так и не выдавила из него обещания встретиться вновь. Он вяло ласкал, не осыпал, как прежде, восторженными словами. Усадив в такси, рассчитался с водителем и тут же, не оглянувшись, вошел в дом.

Юлька открыла сумочку, чтобы достать помаду. Увидела деньги. Их не было. Значит, Макарыч положил. Рассчитался с нею, как с проституткой. Значит, больше говорить не о чем. Но что с ним случилось? Почему изменился к ней так внезапно и резко?

Капали слезы на сцепленные руки.

— А может, самой приехать к нему вечером без приглашения? Что как выгонит? Нет, пусть сам позовет, — решила подождать. Но через неделю не выдержала. Приехала. Дверь дома была на замке. Окна забиты досками крест-накрест. Видно, хозяин" надолго покинул дом и даже не захотел проститься с нею — с Юлькой…

Макарыч уже был далеко от дома, на другом краю земли…

Расставшись с Юлькой, он долго думал над своим завтрашним днем. И решил принять предложение следователя. Получив документы, уехал на Камчатку, попросив соседей иногда присматривать за домом.

Новое место, люди, работа, быстро выбили из памяти короткую связь и имя — Юлька. Ее быстро заменили другие — грубоватые, напористые, нахальные. Сколько их было в Октябрьском, всех и не упомнишь. Нинки, Зинки, Верки, Зойки, Надьки, Катьки…

Иные сами висли на шею. Макарыч не терялся. Не уводил далеко. Да и зачем? Куда спрячешься на открытом морском берегу? И от кого, если после смены весь берег и общежития кишели кучкующимися сезонницами, вербованными, приехавшими на заработки. Макарыч затаскивал очередную бабу под лодку. Натешившись вдоволь, оставлял ей бутылку вина на память и шел к другой, если оставались силы.

Пять лет он работал с рыбаками на ставном неводе, ловил лосося. Жил в общежитии, получал хорошие деньги. Но зимою всякий раз боялся спиться от безделия…

Вот так и решил через пять лет съездить домой в отпуск.

Набил рюкзак красной рыбой, взял ведро кетовой икры и через три дня приехал домой. В тот же день соседей собрал. Угощал всех подряд. Еще бы! Дом, сад и огород — в полном порядке, словно только и ждали возвращения хозяина.

— Ты ж насовсем? Иль опять уедешь? — спросил печник Тихон хозяина и добавил, вспомнив: — Как только уехал, баба к тебе заявилась! Такая сдобная, молодая. Гляди, еще раз оставишь ее одну — отобью, — глянул лукаво.

— Тихон, тебе баба зачем?

— Ночью чтоб спину грела…

Только тут Макарыч вспомнил про Юльку. Нашел ее телефон, записанный на стене кухни, и на следующий день позвонил.

— А-а, это ты! Куда ж пропал так надолго? Я приезжала. Нет, встретиться не сможем. Я уже замужем. У меня сын. Ему три года. А ты как?

— Все так же, без изменений. Сиротствую. С Камчатки вчера вернулся в свою пещеру, как ты назвала мой дом.