Капка с Королем приехали в город глубокой ночью. Едва выскочили из вагона, к ним подбежал шестерка — лохматый, немытый пацан, карауливший возвращения Капки и Короля уже двое суток.
Он назвал адрес хазы, где остановился Шакал, сказал, как быстрее туда добраться и тут же шмыгнул в темноту ночи, чтобы дежурная милиция не поймала его, а вместе с ним и приехавших.
Капка, придя в хазу, огляделась. Никого из фартовых. Двое новых стремачей, узнав ее и Короля, предупредительно открыли перед ними дверь, сказав, что пахан с кентами ушли глубокой ночью. Ее просили не высовываться из хазы.
Медвежатник даже обрадовался такому распоряжению Шакала. Но Задрыгу оно покоробило.
Она стала прикидывать, куда мог уйти пахан?
— С городскими фартовыми давно уж потрехал. Не мог мориться без дел целых два дня. Значит, что-то проклюнулось, замаячило. И теперь срывают навар. Сами, без меня! — начала психовать Капка.
Угодливые стремачи готовили завтрак, а Задрыга не отрываясь смотрела в окно, забыв о медвежатнике.
Король смотрел на нее, думая о своем.
Пробыв в Черной сове совсем недолго, он и сам не заметил, как привязался к Капке всем своим существом. В этой маленькой, совсем юной девчонке, он не находил ничего, что притягивало его к женщинам раньше. Те были зрелыми, грудастыми, опытными во всем. Их не интересовало, как и откуда, какой ценой даются фартовым деньги и золото, дорогие подарки. Они любили законников за щедрость, за непритязательность. Они не требовали клятв в любви и верности до гроба. Они радовались и тем крохам, какие перепадали им в ночи любви — продажной и неискренней.
— Жизнь коротка. А потому успевай урвать из рук фортуны все, что только можно! Пей, хавай, мни и тискай, пока есть возможность и желание. Они тоже не вечны! — учили Короля старые кенты, и медвежатник спешил без оглядки.
Он жил, как все. Коротко радовался, много терпел. Считал, что все в его судьбе — кайфово! И другой жизни ему не надо. Не сможет уже дышать иначе.
Все, что было до фарта, он выкинул из памяти. Но вот в последнее время это прошлое начало назойливо напоминать о себе. И причиной тому стала Капка.
Она была вдвое моложе Короля. Это его не смущало. Ему совсем недавно исполнилось тридцать лет. Задрыге — шел шестнадцатый. За месяц знакомства он изучил ее привычки и трудный, порой несносный характер. Она не была похожа ни на одну из прежних. Видно, потому стала для него единственной. Полная противоположность медвежатнику, она легко управляла Королем, словно игрушкой. Ни одной из прежних такое не удавалось. Ничьи капризы и прихоти он не выполнял. Он был бабьим баловнем. Шмары любили и плакали по нем. Ждали и заманивали сами. Он выбирал. Потому что был вне сравнений. Теперь же — он набивался. А она — присматривалась к нему, словно со стороны.
Он много раз говорил Задрыге о своей любви. Но Капка делала вид, что не слышит или не знает, что ответить. Она отворачивалась, комкала эту тему, переводила ее в другое русло, стараясь не давать повода, избегала оставаться с ним наедине. И когда он, теряя надежду, начинал хмуриться, Задрыга, будто спохватившись или смилостивившись, обращала на него внимание, вспомнив, как о старой игрушке.
— Не пришло ее время. Рано. Не созрела для любви. Надо подождать. Никуда она не денется от меня. Пусть привыкнет, присмотрится, — думал Король и терпеливо ждал.
За весь месяц жизни в Черной сове он помнил лишь две ночи, согревшие его душу и вселившие надежду.
Там, в мраморном зале подземки, когда он принес в малину общак городских кентов, а Капке — шкатулку с дорогими украшениями, Задрыга села рядом с ним у огня. Положила руку к нему на плечо. Смотрела в его глаза грустно и доверчиво, совсем по-детски. Словно говорила, что не этих подарков ждет, а вечных — нержавеющих… Она напевала что-то тихое, незнакомое. Потом перебирала его волосы тонкими, длинными пальцами. И все просила Короля рассказать о себе.
Сколько было ему лет, когда он начал осознавать, что живет на этом свете? Что запало в память особо резко, отчетливо и осталось в сердце? Где он тогда жил?
Ну, конечно, на Украине. В небольшой деревне на Полтавщине. Помнилась мазанка. Небольшая, всегда чисто выбеленная, вымытая, с рыжей соломенной крышей, аккуратно подстриженной. Голубые, в узорах кружев, ставни на окнах. В хате земляные полы. У бокастой печки мать хлопочет с ухватом и чугунами.
В вечных заботах — не разгибалась. Видела ль она свет в окне? С утра, когда еще не светало, вскакивала с постели. Спешила к скотине в сарай. Потом по дому управлялась, бежала на работу, в телятник. Возвращалась затемно. Снова — за дела. Печка, стирка, хозяйство, огород. Не всегда хватало ее тепла на детей, не оставалось сил и времени. Отец, как и другие мужики, выматывался на работе в колхозе.
ebooksa