Месть фортуны. Фартовая любовь

22
18
20
22
24
26
28
30

— Так и не передали ей то, о чем просил Крутой перед смертью?

— Коль свидеться не удалось, написать решили. Последнее желание кента выполнили. Я то письмо слышал.

— Расскажи! — попросила Задрыга.

— Мы больше не потревожим тебя! Не вторгнемся в твою жизнь и судьбу! Убереги нас Бог, от встреч с такими, как ты! Нас держат в зоне, а среди вольных порхают птахи, подобные тебе! Ты — жива! И, верно, долго будешь жить, кому-то в наказание! Мы — все несчастны тем, что живем в неволе. Но даже здесь мы не приносим горя таким, как ты, мы не теряем веру в людей, не разучились любить, хоть души наши поморожены много раз.

— Ты жива! Но какою ценой заплатил за это спасший тебя? Он умер, даже не услышав благодарности за спасение! Мы понимаем, любовь не выпросить, но человечье должно оставаться в людях! Иначе некому станет спасать достойных, любить так, как была любима ты! Он больше не скажет тебе ничего. Он умер на следующий день, ушел, любя и благославляя, благодаря тебя за смерть. Он ни о чем не сожалел. Ни в чем не упрекал тебя и случай. Он оставил в жизни единственное — свою любовь, заставив ее жить! Ты — не любила! Да и способна ль на такое? Проглядевшая настоящее большое чувство, не сможешь больше найти своего счастья! Живи, мучаясь укором совести, если тебе известна хотя бы она! И знай, когда-нибудь судьба наказывает слепоту! И бессердечность!

— Я больше никогда не слышал об этой Аннушке от зэков. Фартовые северов знают о том случае. Теперь уж вряд ли кто из них кинется спасать фраериху! Они того не стоят. А вот Крутого жаль! Любой из нас мог оказаться на его месте. Хорошо, что миновало нас это горе! Кенты не должны откидываться вот так нелепо! Они уходя остаются в памяти, а Крутого — кто вспомнит, помянет и пожалеет? Разве только кенты назовут вслед дураком. А она даже имени его не знала. Оно ей ни к чему. Тебе я не случайно рассказал именно эту историю. Грустную правду. Ты секи! Какою бы удачливой в фарте не слыла, не прогляди свое. Не упусти, не оттолкни. Не часто люди способны на любовь. О ней многие впустую брешут. Чтоб своего добиться. Настоящее — не в трепе, оно в жизни проявляется, в каждом дне. Его берегут, чтоб не расплескать, не замутить. От чужих глаз и сплетен охраняют. Когда любят, идут на все. Не оглядываясь, не боясь, не сомневаясь! Секи, Капля! Кто много говорит, тот мало любит. Большая любовь — молчание. Ее проверить лишь временем сможешь.

— Ты это к чему? — покраснела Задрыга.

— Я стар. Но не слеп! Доперла? О Короле ботаю! Смотри, не проморгай! Береги его. Не подставляй! Второго такого, как он, судьба уже не подарит.

Задрыга покраснела до макушки. А Лангуст продолжил:

— Ты на своем веку еще много законников встретишь. Одни будут бояться тебя, другие ненавидеть. А вот любить один из сотни сумеет. Усекла?

— Заметано! — кивнула Капка.

— Задрыжка! Ну, как ты здесь канаешь? — просунулась в дверь голова Глыбы, и накрашенный рот, сложившись бантиком, послал воздушный поцелуй.

— Кентушка! А какая выставка была! Вот это да! Только нам линять шустрей пришлось из-за нашей мамзели! — указал Хайло на Глыбу и хохоча добавил:

— Лягавые к ее щетине на мурле присматриваться стали. Хотели уже в угол зажать, чтобы пощупать, да мы вовремя ее сняли из музея, пока нашей кокотке яйцы не откусили мусора!

— Ну, чего возникаешь! Чего бочку катишь на меня? Я от вас внимание отвлекал, пылил мозги ментам! — не соглашался Глыба.

— Да! Лягавых там, хоть задницей хавай, как грязи! Все ходы и выходы пасут. Даже окна стремачат. Всех посетителей сверлят «шарами» насквозь. Ну, мы без помех возникли. Только Хайло сморозил, как всегда. Ему «мусор» на катушки наступил, кент поднял кипеж, — хохотал Глыба, снимая с себя лифчик, набитый ватой.

— Ну и что? Я возник, как все! Не хрен меня давить, как гниду! Я ему напомнил, кто он есть — недоносок старой потаскухи! Пробитый баран, затычка шмары! Выблевок пидера! — вспомнил Хайло.

— Я тебе ботаю! Мы возникли не на лягавого вякать, а по делу! Ты с кипежем пристопорился бы! Не хрен лажаться! — глянул на Хайло Шакал.

— На, пахан! — вытащил из-под кофты музейное блюдо Глыба.

— И вот это! — подал пахану три тарелки Налим.