— Всех в отделение доставим! Бандита защищали! От власти! Да еще оскорбляли, унижали нас! Какое имели право!
Шакал даже не шевельнулся. Он не поддержал ни толпу, ни парня. Ждал, когда поезд дотащится до города, оде можно будет пересесть в скорый, в купированный вагон, и отдохнул, не видя никого.
Пахан не вслушивался в разговор. Он понимал, что малейшее может помешать главному, и сидел тихо, прикинувшись спящим. Капка тоже отвернулась от пассажиров, понимая, что от накаленной толпы, как и от милиции, добра не жди.
Несколько раз их пытались втянуть в свару, то пассажиры, та милиция. Но не удалось. Шакал и Задрыга лучше других понимали, что дорожные приключения хороши, когда они приносят хороший навар. На холяву не то рисковать, даже говорить не хотели фартовые.
— Гражданин! В качестве свидетеля пройдемте в отдел, — обратился сержант к Шакалу. Тот отвернулся.
— А он немой! Какой из него свидетель. И писать не умеет! — соврала Капка. И милиционеры посмотрев на Шакала, как на ископаемое, ушли из вагона чертыхаясь.
— Молодец, девка! От лягавых отца оградила! — похвалила Задрыгу старуха, сидевшая рядом.
Задрыга поняла, слышала старая, как говорила Капка с Шакалом. Но промолчала. Не выдала милиции. Хотя… Насильно сделать свидетелем самого Шакала никому не удастся.
Капка вздохнула, когда поезд подошел к городскому перрону, и впервые почувствовала настоящую усталость от общения с толпой. Она вымотала, издергала, утомила…
Задрыга успокоилась лишь когда оказалась в скором поезде. Малина уезжала в Калининград. Надолго или нет? На этот, как и на многие другие вопросы, пока не мог ответить никто.
На новом месте Черная сова устроилась в самом центре города, на боковой улице с милым названьем — Тихая. Стоило пройти несколько шагов, и фартовые оказывались в самой гуще горожан, в сердце города. Здесь были все торговые точки, здесь жила вся городская элита.
Местные фартовые появлялись в этом районе лишь в сумерках. Белым даем — не решались. Жили на окраинах, чтоб меньше попадать в поле зрения милиции и дотошных, крикливых, несдержанных на кулаки горожан.
В этом городе, как в капле мутной воды, водилось всякое. Жили здесь семьи военных — извечные кочевники, рыбаки и моряки торгового флота. На них держался весь город. Жили и строители, железнодорожники, авиаторы и врачи, учителя и прочая интеллигенция среднего сословия. Кишел город и собственниками, имевшими стой дома, участки, скотину. Но славился он тем, что здесь, как в каждом портовом городе, было много бичей — безработных моряков, каких списали с судов по болезни, за пьянство либо за воровство. Хватало тут и забулдыг — изгнанных за запои отцов семейств. Были и свои проститутки — доступные каждому за бутылку бормотухи.
Сам город, в отличие от разношерстных обитателей, поражал опрятностью улиц и дворов. Дома — немецкой постройки, выглядели как с картинки. Невысокие — двух-, трехэтажные, кирпичные с крышами из красной черепицы, толстостенные, непромокаемые.
Рядом с ними строились затхлые пятиэтажные дистрофики из бетона. Многие из них уже были обжиты. Даже чердаки и подвалы — кишели алкашами всех возрастов и наций.
Старая часть города, доставшаяся в наследство от немцев, была почти не тронута руками городского бездаря-архитектора, не придумавшего ничего лучшего, как снести в центре несколько респектабельных домов и построить на их месте из стекла и бетона магазин «Дары моря» — одноэтажный, пропахший ржавой селедкой, перемороженным кальмаром, многолетними запасами морской капусты.
Перед этим убогим строением по замыслу архитектора оставили пятачок. Не площадь — площадка, где с раннего утра толпились все жаждущие опохмелки и согласные ради нее на все. Здесь был рассадник отпетых негодяев и своя биржа, где горожане без труда разыскивали грузчиков, электриков, сантехников, плотников, а жены — своих спившихся мужей. Здесь чаще чем в других кварталах появлялась милиция.
И немудрено. Не проходило часа, чтобы из «Даров моря» не выскакивала, заламывая руки к небу, плачущая баба иль старуха, с воплем:
— Обокрали! Вытащили из кармана последние гроши!
Случалось видеть, как разъяренная толпа выволакивала из магазина замухрышку пацана, либо заросшего оборванца-бухаря. И колотя всем, чем попало, материли так, что алкаши на пятаке хватались за животы от смеха. Такого забористого мата даже они не слышали. А избитый воришка долго помнил, как можно поплатиться за рваный трояк или рублевку. Горожане не щадили никого, попавшего в их руки с поличным.
ebooksa