Агафонов, стоявший рядом, выдержал приличествующую паузу, после чего негромко проговорил:
– Она была совсем еще молода.
И только сейчас Хомутов окончательно осознал, что та женщина, которую вчера вечером застрелили в упор, и Люда – одно. Открытие это было столь ужасающим, что не умещалось в уме. Он стоял в этом голом, пропахшем йодоформом помещении невыносимо долго, пока не ощутил на себе напряженных взглядов свиты.
– Бандиты пролили кровь беззащитной женщины, – сказал Агафонов в тишине. – Нет им прощения!
У Хомутова дернулась щека, он ожесточенно потер ее жестом Фархада и обернулся к Бахиру, который стоял с выражением скорби и молчаливой преданности в лице, готовый броситься выполнять любой приказ. Хомутов видел его словно в тумане, провел ладонью по глазам и понял – слезы.
«Артист, однако, – размышлял Агафонов, не убирая с лица скорбной маски. – Слезу пустил… Нет, любезнейший, этого маловато будет. А мы нажмем – и придется, господин президент, на севере порядок наводить».
Все пока шло, как и задумывалось, и Агафонов надеялся на благоприятный исход.
Холл вдруг наполнился людьми – персоналом госпиталя, его начальник, полковник Сурков, уже шел навстречу Хомутову со скорбно-торжественным лицом. Остановившись в двух шагах, он объявил, что коллектив госпиталя сердечно приветствует главу братского джебрайского народа, но Хомутов его не слушал. Повернувшись к Агафонову, он вдруг спросил разом севшим голосом:
– Могу ли я взглянуть?
– Я не совсем понимаю, – изумился посол.
– Взглянуть на женщину, которую убили.
Агафонов отрицательно покачал головой, сдержанно пояснил:
– К сожалению. Тело уже подготовлено к отправке на родину.
Хомутов знал, что это означает: запаянный цинковый гроб. Он склонил голову, чтобы не было видно его лица. Сурков вопросительно взглянул на посла, тот едва заметно кивнул, и Сурков, разом ожив, заторопился:
– Прошу, товарищ Фархад! Я приглашаю вас, как и намечалось, осмотреть госпиталь.
Откуда-то сбоку репортер выстрелил вспышкой, Хомутов зажмурился и двинулся вперед, но и тогда, когда глаза стали видеть, шел словно наощупь, ничего не видя вокруг. Входили в палаты, Сурков представлял больных, говорил о назначении аппаратуры, диагностических приборов, но Хомутов пребывал в трансе.
Очнулся он только вновь оказавшись под открытым небом. Агафонов тряс его руку, прощаясь, но Хомутов ничего ему не сказал, лишь кивнул и направился к машине. Охранник распахнул перед ним дверцу, Хомутов взглянул в темное нутро и вдруг, словно вспомнив что-то, круто повернулся к все еще сопровождающему его Бахиру.
– Поспешили мы начинать мирную жизнь. Надо бы призвать к порядку эту свору на севере.
Бахир бросил руку к козырьку.
Хомутов сел, дверца захлопнулась. Только теперь он уронил голову на руки.