— А не тяжело вот так — подозревать нормальных людей во всяких гадостях?..
— Вы к докторам ходите? — спросил Пакуро. — Ходите. Тогда представьте ситуацию: образовалось у вас какое-нибудь уплотнение неподобающее. Но так, явно пустяковое, жировичок, к примеру… И пять разных докторов дружным хором утверждают: пустяк, чик — и нет этой несообразности. Но каждый из этих пяти наверняка удаленную ткань пошлет на гистологический анализ… Что это? Подозрительность? И да, и нет. Но то, что — ответственность, точно. И когда экспертиза присылает ответ, что ничего злокачественного в тканях не обнаружено, у нормального доктора подобная информация вызывает только одного чувство…
— Глубокого удовлетворения, — мрачно добавил Рудаков.
— Конечно, — беззаботно отозвался Пакуро. — Не надо, как минимум, себе больше голову морочить… И, как говорится, следующий!
Перед тем, как ехать в командировку под Владимир, Пакуро навел справки о Хвастунове. Почерпнутая из справок информация была обескураживающе внезапна: во-первых, пятикомнатную квартиру деда Хвастунов продал, ибо прогорел в коммерческих катастрофах. Так что переселение на периферию носило для него характер вынужденный, и ни о какой благостной жизни рантье речи тут быть не могло. Во-вторых, родом происходил Хвастунов из семьи в незапамятные времена перебравшихся в Россию турков. Предки Хвастунова поначалу получили фамилию Осьмакиных, чей корень указывал на их происхождение из недр Османской империи, а после, благодаря задиристому характеру прадеда-забияки, фамилия переменилась на Хвастуновых… За данной информацией стояла бездна кропотливой архивной работы.
И, наконец, третье, самое банальное: дом Юрия Хвастунова располагался буквально в нескольких шагах от дома пропавшего Виктора.
Вместо безнадежно оборванной нити, в руках Пакуро отныне оказался прочный канат. С основательным крюком…
Приехавший из командировки по местам заключения Борис доложил, что во время последней отсидки Виктор находился на побегушках у авторитетного блатного по кличке Чума, и проходил Чума по делам, связанным с квартирными разбоями.
Памятуя рассказанную Собцовой историю о проникновении в ее квартиру вымогателей, прохлопанных “наружкой”, Борис предъявил опальной сотруднице милиции, томящейся под следствием, фотографию Чумы.
По словам экс-эксперта, в число разбойников, посетивших ее жилье, тот не входил. Хотя доверять адекватности Собцовой было трудно: она пребывала в отупевшем, полувменяемом состоянии, раздавленная арестом и предстоящим сроком.
Передав данные Чумы в “десятку”, усердно занимающуюся розыском похищенных стволов, Пакуро и Борис, заручившись санкцией прокурора, ясным утречком покатили во Владимирскую губернию.
— Ты знаешь, — говорил Борис, пристально глядя на несущуюся под капот автомобиля трассу, бывшую дорожку российских каторжников, — смущает меня это послание… Ну, откуда этому Хвастунову знать тюркский язык?
— Хотел запутать дело, разберемся, — отмахивался майор.
— Что дело хотел запутать — не сомневаюсь, — отвечал Борис. — Но кто автор надписи? Ведь он — свидетель, так? Может, какие азербайджанцы в поселке живут?
— А может, приезжали помидорами торговать, — бесстрастно отозвался Пакуро.
— В любом случае, давай сначала наведаемся к участковому.
Постучав в дверь дома, где жил участковый, облокотились на перила крыльца, слыша неспешный скрип половиц и сонное покашливание бредущего через сени хозяина, — до сей поры, видимо, наслаждавшегося послеобеденной дремой.
— Во, где служить надо! — шепотом позавидовал Боря.
— Да как сказать, — возразил Пакуро. — У них в этом колхозе целый бандитский выводок, тут впору филиал РУБОП открывать…
Раздался лязг запора, и на пороге появился одетый в одни лишь длинные цветастые трусы до колен, тучный, загорелый человек — черноволосый, с ухоженными густыми усами.