Закон рукопашного боя

Палабретти споткнулся, больно ушиб колено, но все же продолжил бег, хромая и чертыхаясь. Он даже не обратил внимания, что под ногами у него уже не каменный пол, а деревянный настил, и сверху подземный ход укреплен не каменным сводом, а бревенчатой, источенной червями крепью.

Палабретти бежал теперь по туннелю, который мог обрушиться в любую секунду. Ему еще помогал свет от настигающего его потока масла и спирта, который просочился через кирпичный завал и начал лизать сырые бревна крепи. Поджечь эту крепь масло и спирт не могли, но тем не менее вода, пропитывавшая гнилую древесину, стала испаряться, шипеть, трещать…

Палабретти сперва услышал скрип и треск мокрого дерева, а затем глухой гул оседающей земли… Он понял, что это значит, и в отчаяньи побежал быстрее, то и дело наталкиваясь на стены, которые и так ходили ходуном.

Наконец он с размаху влетел в воду. Сзади уже не было видно света от горящего потока, и в кромешной тьме слышался только скрип, треск и гул, все приближающиеся и нарастающие. Сандро был в воде уже по пояс, затем по грудь. Ни бежать, ни идти он не мог, надо было плыть. Вода леденила, от нее шел тухлый, смрадный запах, но иного пути не было, и Палабретти все-таки пытался плыть в напитавшейся водой одежде и тяжелых сапогах. Проплыв несколько саженей, он почуял, что вот-вот пойдет ко дну.

И тут руки маркитанта уткнулись в камень, дальше был тупик. Точнее в этом месте снова начинался прочный свод, но уже не кирпичный, а из дикого камня. Но этот ход был затоплен до потолка, а деревянная крепь угрожающе поскрипывала всего в нескольких вершках от поверхности воды.

Палабретти на секунду был парализован. Он желал лишь одного: чтобы все закончилось быстрее. Он перестал работать руками и ногами, мокрая одежда и наполненные водой сапоги сразу потянули на дно, но, уже погружаясь, Сандро инстинктивно втянул в легкие воздух…

И тут вода с большой силой толкнула его туда, в непроглядную тьму затопленного хода. Это рушащаяся крепь наконец-то не выдержала: тонны земли, песка и камней рухнули на залитую водой часть подземелья. Вытесненная вода хлынула под каменный свод, подхватила, словно щепку, Сандро Палабретти, и через несколько секунд, пару раз стукнувшись, но не разбив и даже не расцарапав головы, маркитант был выброшен на поверхность. Он с наслаждением глотнул затхлый воздух подземелья, когда поток воды пронес его далеко вперед и затем отхлынул. Сандро плюхнулся животом на сырой пол, а затем сел, все еще не веря в то, что сумел остаться живым. Вода некоторое время не могла успокоиться и набегала сзади.

Палабретти вылил воду из сапог, но вся остальная одежда была мокра до нитки. Если бы не херес, принятый внутрь совсем недавно, то Сандро давно била бы дрожь. Он встал и, прихрамывая, заковылял вперед. Мимо него в темноте журчала вода, скатываясь откуда-то сверху. Впрочем, она не беспокоила того, кто только что подвергался риску захлебнуться. Кроме того, из темноты тянуло тугой сортирной вонью. Но и это было ерундой.

Палабретти прошел совсем немного и уперся в каменную стену. В то же время по ногам тянуло сквозняком, — значит, где-то была дыра. Сандро ощупал стену и обнаружил эту дыру. Судя по всему, она имела довольно правильную круглую форму и была обложена кирпичом. Вонь и затхлый сырой воздух вытекали именно из нее. Кроме того, оттуда же тек тонкий вонючий ручеек, сбегавший под уклон в затопленный туннель.

Отверстие было достаточно широкое, чтобы Сандро смог в него протиснуться. Цепляясь руками за осклизлые кирпичи, помогая коленями и локтями, он медленно двигался вверх. Сюртук и прочая одежда, добытые им в брошенном и теперь уже сгоревшем доме, и без того мокрые, насквозь пропитались жидкой грязью и стали скользкими, как лягушачья кожа.

Временами Сандро казалось, что он сходит с ума. Ему представлялось, что он проглочен каким-то омерзительным чудовищем, не то драконом, не то морским змеем, и ползет неведомо куда по его кишкам. Иногда ему начинало казаться, что он сам, заколдованный каким-то злобным колдуном, превратился то ли в крота, то ли в земляного червя и обречен вечно ползать в грязи и сырости. Наконец, не раз и не два ему мерещилось, что труба ведет не вверх, а вниз и, двигаясь по ней, он ползет в самую преисподню…

ПАН КОНСТАНЦЫ РЖЕВУССКИЙ

Фура Палабретти и Крошки оказалась единственным трофеем, который уланы из эскадрона Ржевусского сочли достойным внимания. Все бочки выкатили во двор, к фонтану, сбили обручи и пили за победу над «пшеклентыми москалями», за отмщение Праги, а также за упокой тех восьми убитых, что полегли в доме. Прикрытые попонами покойники лежали рядком на заднем дворе. Хоронить их решили назавтра.

Констанцы Ржевусский и его офицеры, еще более молодые парни, принимали гостей из соседнего эскадрона, которым командовал ротмистр Вартовский. С эскадронным пришли еще два офицера — поручник Стржалковский и хорунжий Доморацкий. Французы назвали бы их, соответственно, капитаном, лейтенантом и су-лейтенантом, но между собой паны предпочитали зваться по-своему.

— Сегодня, панове, очень плохой день, — жаловался Ржевусский, — война окончена, мы взяли Москву, а у меня восемь убитых. Матка Боска! Восемь! Вахмистр Пшежецкий один чего стоит! Он мне был, пшепрашам, как отец.

— Мир праху его и всех остальных! — Пан Бартонский поднял кружку. — Честь, панове!

Кружки брякнули, паны хлебнули по полной.

— И еще беда, — вздохнул Констанцы, — я потерял медальон, который мне дала мать. Он хранил меня во всех сражениях от самой Вильны.

— Ну, может, пан поручник, то есть добрый знак! — сказал толстяк Доморацкий. — Война кончилась, и сражений больше не будет.

— Боюсь, что его украла эта шлюха-маркитантка… — Констанцы явно стыдился. Он не то чтобы не сомневался, он прекрасно помнил, куда делся медальон.