– Желание европейской женщины отдаться мужчине – это всего лишь мимолетная прихоть. Они, как собаки, готовы отдаваться каждому, если у них на то будет настроение. Не обольщайся, брат, ей просто скучно, скучно. А стать твоей… Остаться здесь навсегда… Я даже не уверен, захочет ли она повторить это с тобой еще раз… Для них, – Ибрагим отрешенно махнул рукой, – главное – деньги. Красивая жизнь…
– Но ведь я могу предложить ей богатую жизнь, – нашелся, что ответить на слова брата, Идрис. – Деньги, много денег.
Глядя на него, Ибрагим, похоже, был готов расхохотаться. Он едва сдерживался, пытаясь оставаться хоть чуточку серьезным:
– Деньги? Доллары? Фунты? И сколько ты можешь ей предложить?
– Десять, нет, двадцать тысяч долларов, даже тридцать; она будет жить, ничего не делая, безбедно. Ты ведь поможешь, брат? – Идрис умоляюще посмотрел на старшего Келоева, но тот неожиданно вновь стал серьезным, и уже со злостью взглянув в глаза своего наивного младшего братца, потряс перед его лицом обеими руками.
– Безбедная жизнь… Глупый, да она за одну эту командировку имеет больше, чем весь наш сраный отряд! Тридцать тысяч долларов! Он хочет купить ее за тридцать тысяч! Да она за месяц имеет столько, сколько ты не заработаешь и за год! Безбедная жизнь… Она уже сегодня имеет ее. И такой дурачок, как ты – не более, чем игрушка, которую она, не задумываясь, за ненадобностью выбросит.
Ибрагим продолжал говорить, а Идрис стоял и слушал, не перебивая. Он не обижался, он вдруг понял, что его брат говорит истинную правду, и в груди младшего брата появилась горькая обида. Он вдруг осознал, что его использовали, как вещь, как инструмент для исполнения собственной прихоти.
– С-сука, – прошипел он сквозь плотно сжатые зубы. – С-сука, – повторил он снова, пытаясь таким образом возненавидеть предмет своей страсти и тем самым убить вожделение, сжигающее собственное тело.
Вот если бы еще пойти и разбить в кровь ее лицо, как той русской девчонке, лет пять назад пойманной ими на окраине города. Жаль, тогда ребята немного перестарались, и та умерла раньше, чем они успели как следует позабавиться. Но бить кулаком в красивое, податливое ударам девичье лицо Идрису понравилось…
Пойти и разбить в кровь лицо, выбить все зубы. Разбить глаза так, чтобы потекли кровавые слезы… Но нельзя, наказание может быть очень-очень жестоким, Шамиль шутить не любил, и никому не прощал невыполнение приказов. Едва успев подумать о последствиях подобного поступка, Идрис понял, что все его желания исчезли напрочь, так, как будто острый клинок отсек все излишества, мешающие выполнению возложенной на них задачи. Младший брат взглянул на старшего и, прочитав в его глазах понимание, отвернулся. Опустив плечи, он откинул полог и вышел вон из вдруг ставшего душным и слишком маленьким для его мыслей помещения землянки. Ему нужен был воздух, простор, чтобы побыть наедине с самим собой, наедине со своими мыслями.
Группы специального назначения
– Где? – первым делом спросил Игорь, подойдя к замершему Ляпину.
Тот молча кивнул чуть в сторону, и взгляд капитана зацепился за едва заметный, скорее угадываемый отпечаток каблука. Можно было пройти и не обратить внимания, но Ляпин заметил, и теперь нужно было сообразить, что делать дальше. Слишком давним след быть не мог – всю прошлую неделю лили дожди, и они бы наверняка смыли, сгладили этот, оставленный каблуком, отпечаток. Но и недавним этот след тоже быть не мог – поднимающиеся над поверхностью почвы выпуклости были уже подсушены и частично разрушены порывами налетающего ветра. Судя по направлению подошв, следы уходили на север, в сторону широкой хребтины.
– Хрен с ними! – Придя к выводу, что сообщение в отряд о найденных следах не будет иметь никакого смысла, Игорь решил проигнорировать их вовсе. – Все, топаем дальше! – скомандовал он, уже совершенно не обращая внимания на следы (а их оставили Осман Мартазалиев и его спутник). Прошедшие здесь боевики были далеко, и догнать их, равно как и отследить дальнейший путь, не представлялось возможности.
Группы Ефимова и Крушинина шли к местам забазирования, останавливаясь только для выхода в эфир. Ничего, что могло бы вызвать интерес, на их пути не встретилось. Изредка попадались воронки от некогда прилетавших сюда снарядов, валялись срубленные ими же деревья, изредка глаз нет-нет да и цеплялся за испещренные пулями стволы деревьев. Ефимову даже пару раз попались старые заброшенные базы; около одной, наполовину войдя в землю, торчали два градовских неразорвавшихся снаряда.
У Крушинина на пути не встретилось и этого; только в одном месте среди зарослей лещины ему попались обрывки старой черной полиэтиленовой пленки – свидетельство пребывания здесь людей. Но кто это был – «чехи» или какие-то не слишком заботившиеся сокрытием следов разведчики, – понять невозможно.
Тем не менее все три группы прибыли к местам организации засад, а точнее, к местам временного забазирования, практически одновременно. Обустроив дневки и ощетинившись во все направления стволами и минами, они стали ждать поступления обещанных указаний.
Братья Келоевы
Лагерь уснул. Идрис, уже успевший по поручению брата сходить в соседний квадрат и, выйдя оттуда на связь, сообщить о завершении строительства, лежал на расстеленном на земле туристическом коврике и всматривался в темную крону дерева. Где-то там, за ней, за застилающими небосвод облаками сверкали звезды. Он старался думать о звездах, но ничего не получалось. Мысли скользили, постепенно опускаясь до гораздо более приземленных вещей…
Все же эта баба никак не шла из головы уже было посчитавшего себя свободным от подобных дум Идриса. Даже то, что, скорее всего, уже завтра им предстояло устроить бойню российскому спецназу, не могло отвлечь его от приятных воспоминаний. Он вновь и вновь мысленно возвращался к женщине и вспоминал восторг, охвативший его с первых мгновений, как он только понял, что она решила ответить ему взаимностью. Да, что бы ни твердил себе Идрис, как бы ни настраивал себя против нее, называя то «грязной шлюхой», то «уродливой старухой», зов плоти заставлял его думать иначе. Поворочавшись какое-то время, младший Келоев все же уснул, чтобы проснуться среди ночи от озноба, нещадно колотившего его тело. Скрючившись в три погибели и даже не подхватив так и оставшийся лежать на земле коврик, Идрис, щелкая зубами, прошмыгнул в землянку и, забившись в спальник, забылся в тяжелом сне.