Изверги

Приехав и потом, уже войдя в роскошный кабинет в четырёх комнатной квартире Пётра Николаевича (маленького толстячка) с огромными залысинами на голове и чрезвычайно шустрыми губками при разговоре она совсем как бы успокоилась. Притом сразу же было собралась, перейти к более подробному отчёту — ещё не окончательно свыкнувшись со своею новой ролью начальницы и как бы всё-таки ни совсем справившись с некогда бывшей своей подчинённостью — с лёту рассказывая эту историю. Но, несмотря на то, что она сходу повела своё сбивчивое повествование Пётр Николаевич вроде как бы слушая её, усадил её в кресло, никак не перебивая, но когда она уселась в кресло и волей-неволей остановила на мгновенье своё словоизвержение чтобы перевести дух он вдруг с широкой улыбкой на губах пропел ей совсем вроде бы как-то ни кстати:

— Чай?.. Кофе, дорогая Танечка? — вопрос его совершенно не относился к делу, так что она даже как-то поначалу растерялась вроде типа того, — «какой тут чай! кофе! Когда там уже Зимний дворец берут без нас!». И её понять сейчас, конечно же, можно было потому, как она только-только прибыла, если можно так выразиться с «поля боя». И в её душе ещё не угас ни пыл, ни ажиотаж и даже в ней ещё в некоторой степени кипели кое-какие совсем там неподдельные переживания, поэтому щекотливому вопросу, а тут: «кофе, чай… Может ещё отобедать предложат?!». Однако было явно видно, что пока он не услышит конкретного утвердительного или другого какого-либо вообще ответа на свой вопрос он так и будет её неутомимо несколько отрешённо созерцать, то есть, как бы взглядом говоря: «Успокойтесь и отвечайте на поставленный вопрос». Поэтому она невольно извинилась и несколько даже кроме того смутившись проговорила с оправдывающейся интонацией:

— Простите, давайте то, что у вас уже есть готовое мне всё равно…

Услышав это, он энергично кивнул и вихрем, что совершенно казалось несовместимым с его плотной, хотя и невысокой фигурой моментально удалился в кухню. Видимо, у него не было ничего уже готовым и ему только вот сейчас, пришла в голову такая замечательная идея как угостить чем-нибудь Татьяну Ивановну, сделав ей этим — приятное. Теперь я думаю пока он там чем-то своим занят, а Татьяна Ивановна устремив свой усталый взгляд в пол находится в состоянии глубокой задумчивости не будет ничего лишним если я воспользовавшись моментом соизволю просветить уважаемого читателя по поводу того же Пётра Николаевича. А Пётр Николаевич между тем при всей своей внешней обыкновенности и даже посредственности наоборот был человеком весьма так сказать незаурядным и отнюдь непростым как может показаться на первый взгляд.

Во-первых, хоть он и бывший функционер, но в отличие от некоторых бывших товарищей, которые как крысы спешно покидали корабль перед предстоящей его гибелью. То есть если быть более точным или выражаясь конкретнее — он коммунист. Причём истинный и верный в правильном смысле этих слов. А не тот, который узнав, что оказывается его бедного, обманывали всё это время и он теперь ни в коем случае уже не хочет в дальнейшем пачкать и даже ставить как-то рядом своё доброе имя с этим «прообразом человеческого безобразия». Можно подумать что этого «несчастного» когда-то тогда — раньше — когда он только вступал в коммунистическую партию, кто-то принуждал к этому. В компартию хоть и старались, безусловно, принимать достойных, но частенько получалось — впрочем, как всегда! Ибо лезли туда опять в первую очередь всякие рвачи и карьеристы — и выходило, что удостаивали снова зачастую кого ни попадя.

Во-вторых, он был не только интеллигентного внешнего вида, но был и по сути своей действительно интеллигентным человеком. Кроме того, был достаточно образованным и с практической точки зрения разбирался во многих вопросах жизни не понаслышке. Несомненно, мог считаться серьёзно начитанным мужем; чрезвычайно к тому же наделённым богатым жизненным опытом. Хотя он, как и все другие верил в светлое будущее и верит в него даже сейчас, но видя — что тогда что теперь — гнилую сущность некоторых людишек, поэтому поводу всегда искренне переживал. Вообще с годами к нему пришёл и философский подход к жизни, но он всё равно — чего бы ему ни устраивала судьба-злодейка — продолжал верить в гуманную чистоту души и всегда считал, что добродетель человеческая рано или поздно победит. И неважно, под каким флагом: красным или серо-буро-козявчатым.

В своё время, когда началась вся эта катавасия с перестройкой он, конечно же, как честный человек был только — за! — двумя руками. Но опять-таки по опыту своему уже серьёзно опасаясь всякой спешки в этом чересчур деликатном и очень важном вопросе боялся, что обязательно снова: чисто по-русски в правительстве непременно наделают множество поспешных (обычно уже необратимых) действий что собственно, в конце концов, и в самом деле случилось.

Поэтому когда произошла та чехарда с Гэкачепистами, он с открытой душой поддержал их. Даже надеялся, что вот теперь-то вероятно что-то разумное в этом роде обязательно и получится. То есть как-нибудь всё-таки удастся избежать всех этих глупых и опасных государственных ошибок, которые он заранее предвидел. Ведь даже дураку понятно, что не произошло великого краха и абсолютного падения страны в пропасть жуткого хаоса и наконец, той полной гибели её — как вообще какой-то ни есть страны — исключительно только из-за народа. Да русского народа! И непонятно по каким ещё другим критериям и неимоверным обстоятельствам не произошло распада великой державы. А впоследствии и полного разграбления её другими как они себя зачастую считают — цивилизованными странами, которые давно уже Россию рассматривают как некий сырьевой придаток; причём каждая страна именно своим.

— А вот и кофе! — пропел, занося поднос, Пётр Николаевич своим красивым басом который, несмотря на его низковатый рост прекрасно сочетался с ним:

— Вот теперь-то мы, пожалуй, и обсудим сегодняшнее предложение наших… товарищей (он сначала хотел сказать бандитов, но умышленно не сказал). Хотя лучше сразу скажу, тут, и обсуждать-то нечего. Надо соглашаться с товарищами, — продолжал он, тем временем расставляя чашечки с кофе и другие приборы. А затем, усевшись в кресло, напротив певуче добавил, — Да что там! надо соглашаться, милая Танечка. Скорее даже жизненно необходима нам — их защита! Завтра другие придут, послезавтра третьи… и нам так сказать никак, этого не избежать — хотим мы этого или не хотим… в конце концов. А вы что думаете, добрая моя фея? — и он с сердечностью уставился на неё в ожидании ответа.

— Я?.. Я не знаю, давайте я сначала поподробнее наверно расскажу, что же всё-таки… и главное — как! всё это произошло…

— Ну что ж если вы так настаиваете то, пожалуй, я с глубочайшим вниманием вас выслушаю, но предупрежу сразу, я всё это в какой-то степени уже себе представляю. Можно смело сказать, что ничего нового вы мне даже не сообщите, а вот я напротив после вашего рассказа — обещаю! в свою очередь вам, дорогая Танечка, тоже рассказать одну быль-небылицу. Хорошо?.. Ну что ж я готов выслушать вас. Я весь внимание!

Слушая её рассказ, он сначала в некоторых местах иронично улыбался. Иногда его лицо приобретало возмущённый или даже порой грозный вид, но ни в коем случае не выказывало какого-либо пренебрежения, а тем более неуважения к событиям или её поведению в тот или иной момент. Пётр Николаевич внешне был вообще натурален. Он просто слушал её — и всё. Когда же Татьяна Ивановна закончила своё повествование, он глядел на неё с каким-то уже даже восхищением и сочувственно (без всякой актёрской игры) покачивал головой, крепко сжав губы.

— Да милая моя девочка понатерпелись, однако ж, вы… бедная деточка… — а так как она по возрасту где-то действительно годилась ему в дочки, то это не прозвучало с его стороны как какое-нибудь издевательство над её амбициями, а он тем временем продолжал, — что же сказать… Во-первых, успокойтесь теперь. Считайте, что это всего лишь вам приснился такой маленький кошмарик… Завтра идите смело на работу и ничего не бойтесь. Я всё улажу с другими нашими товарищами… А вы, когда они пожалуют: дадите им наше полное согласие. Все вопросы с нашими соучредителями я улажу сам, не волнуйтесь. Это уже мои проблемы. А вы отдыхайте… Кстати хотите посмотреть какое-нибудь зарубежное кино по «видику» или может у вас есть свой видеомагнитофон?.. Тогда я могу дать вам кассеточку и не одну: у меня, кстати, широчайший выбор… Хотя, что я говорю! Вы домой, наверное, торопитесь…

— Пётр Николаевич! Вы мне кое-что обещали… — чуть плутовато улыбаясь (ей не хватало только выставить журящий пальчик) проворковала Татьяна, совершенно уже успокоившись.

— Не понимаю…

— Вы обещали, рассказать мне какую-то быль-небылицу. Уже забыли?

— О, помилуйте меня моя милая барышня. Вы и так сегодня столько понатерпелись, а я вам ещё тут буду такие страсти-мордасти на ночь глядя рассказывать. Вы что же меня совсем, моя деточка, за злодея держите. Нет! Это уж как-нибудь в следующий раз… Увольте!

— Пётр Николаевич! Не-е-е-е-т… Вы обещали, так и рассказывайте. Иначе я от вас… ну никак не отстану.

— Ну, хорошо-хорошо!.. — всё-таки нехотя согласился Пётр Николаевич, указывая ей на кресло, ибо они уже было встали и даже вроде как направились в сторону выхода. Молодая женщина с удовольствием плюхнулась обратно в кресло и, приняв удобную позу, приготовилась слушать. Пётр Николаевич, сначала виновато улыбнулся, но при этом отрешённо покачивая головой из стороны в сторону как бы говоря своим видом: «Эх, не надо бы — да ладно!» — вновь занял прежнее своё место в кресле: