Изверги

— Видит небо, я не хотел уже вам теперь этого рассказывать. И даже уже раскаиваюсь, что пообещал вам, но да ладно… Эту историю мне ещё позавчера рассказал один мой давний товарищ. Многое мы с ним прошли вместе. Росли, заканчивали в школе мы тогда пятый год… когда потом война. Потом ещё бы доучиваться после победы — но где там! Кушать было нечего… разруха… полная разруха… Может всё-таки не надо?.. — и он умоляюще посмотрел на Таню, но та — категорически запротестовала и он продолжил. Сначала у него получалось как-то немного нескладно. Как будто он с трудом находил слова, но постепенно как бы набирая обороты — всё быстрей и быстрей — всё легче находя нужные вовремя слова, повёл свою историю:

— Когда началась перестройка Антон Валентинович, на тот период времени как раз уже был директором крупного машиностроительного завода нашего города. Ну, вы наверняка догадываетесь которого именно — тем более он один у нас. Да-да! именно этого завода… Сейчас он уже и называется-то по-другому, и статус имеет другой, да и множество других все различных изменений произошло. Стоит ли сейчас на этом заострять своё внимание: этот завод теперь — акционерное общество закрытого типа. Не буду вдаваться в административные тонкости, а перейду непосредственно к конкретным событиям. Антон Валентинович теперь уже не столько директор этого завода — как владелец основного пакета акций, то есть соучредитель. (Как и вы!) Но вы сами, наверное, догадываетесь для чего я, это вам сейчас рассказываю…

Так вот, одним прекрасным днём — в кавычках конечно — к нему так сказать заявился один посетитель. Это так сначала показалось, что он пришёл как обыкновенный посетитель. Довольно респектабельный — спортивного внешнего вида молодой человек. Но тут присутствуют некоторые весьма странные обстоятельства: во-первых, почему-то одетый в спортивный костюм (как и вы, только что рассказывали). Нет, я прекрасно понимаю, как и мой товарищ, что это естественно в настоящий момент: модно, красиво… Но, в конце-то концов, всему должен быть предел. И если человек нашёл деньги на такой костюм, который совсем недешёвый — то наверняка у него дома должно быть и настоящее светское для подобных встреч одеяние — то есть костюм и ни в коем случае не спортивный.

Но да ладно — не то всё-таки главное! В чём посетители должны приходить по элементарному этикету на аудиенции. Главное то, что он (тот молодой человек) сразу сделал ему настоятельное предложение. Причём таким своеобразным тоном и образом что вроде как Антону Валентиновичу и не оставляют (кто и что?) даже никакого другого выхода как само собой немедленно согласиться и непременно принять это предложение.

Тут я добавлю, что они только-только как раз обсуждали такой вопрос на всеобщем собрании руководства. Вопрос об организации охраны: как личной, так и производственной. В связи с обнаруживающимися за последнее время проблемами. Всякими, пусть пока ещё хоть и новыми — не особо, в общем-то, распространёнными, но вполне возможными в скором будущем: открытыми захватами-перехватами так называемыми «рейдерскими» неурядицами… Но дело-то как говорится — до самого-то дела — так пока и не дошло. Теперь, ему тем молодым человеком были предложены кое-какие другие условия, условия сразу скажу — не совсем приемлемые, но так или иначе — услуги предложены, дело сделано.

Они опять срочно собрались по этому вопросу. Только теперь уже с более казалось бы конкретными и ускоряющими процесс решениями. Но сами знаете, как у нас порой решаются вопросы на производствах такого масштаба. Охрана-то, она в принципе-то уже была, но что это за охрана была. Вы представление само собой тоже разумеется, уже имеете. Почти пенсионеры: дяденьки да тётеньки — уже давным-давно — дедушки да бабушки…

Но суть опять не в этом. Дело в том, что руководящий персонал вообще не придал всему этому серьёзного значения. Ну, пришёл какой-то так сказать мальчик, ну показал грозящий пальчик, да и всё. Все забыли об этом. У всех — сами понимаете — свои проблемы. Кому сейчас легко? Потом вообще все ходили и даже подшучивать уже начинали над этим происшествием. Вот, мол, молодёжь, дескать, какая шустрая нынче выросла! Палец в рот не клади!.. Да и вообще, даже смеяться в открытую стали над этим… И что же тут такого? Спросите вы. Да! Действительно, некоторое время это походило даже на скверную шутку, но ни несколько дней назад, когда Антона Валентиновича вдруг совершенно неожиданно — средь бела дня! — похитили…

Первое время никто, собственно говоря, и не обратил особого внимания на такую вроде как безделицу… Мало ли чего? Заболел… Решил ли отдохнуть… В конце концов, мало ли какие там семейные вопросы могут возникнуть у такого человека как Антон Валентинович. Он перед нами, дескать, не отсчитывается, да и не обязан вовсе… Потом-то конечно объявился он.

Но мне Антошка лично кое-что рассказал: где был, что с ним делалось. А отвезли его прямо в лес. Причём перед этим так скрутили, что он и пикнуть не успел, как оказался с мешком на голове. Его и связывать-то не стали (типа совсем не боятся). А молчаливые крепкие парни посадили его в машину и повезли неизвестно куда. Он поначалу попытался по дороге даже начать какие-то там вроде права свои качать: так ему так врезали! всего один раз — в печень — от чего он чуть там же не загнулся и минут двадцать вообще ничего не мог проговорить. Дышать говорит, было, нечем, а не то чтобы там чего-то ещё: возмущаться, спрашивать. Серьёзные ребята надо сказать. Всё у них так отлажено: не одного лишнего слова — не одного лишнего действия — всё чётко и конкретно.

Антошка вообще поначалу думал: «мочить» везут — даже с жизнью уже по дороге простился. Ну вот! Говорит, как приехали — его выволокли как вещь какую-то. Мешок сняли с головы и повели лесом куда-то, а уже стемнело, поэтому фонариками подсвечивали. Ну, думаю, говорит — сейчас доведут до нужного места, где там ямка уже приготовленная ждёт его, сердечного, и всё — кранты. (А то ещё может и капать могилку-то себе заставят…)

А ребята какие-то странные молчаливые и сила в них чувствуется какая-то сказочная. Жалко, что убивать ведут, а то бы я даже возгордился бы ими. Такие вот думаю, ребята, да за Русь-то матушку всегда и стояли насмерть. Эх, жалко убивать-то ведут, а то бы и правда от восхищения бы не иначе как заплакал бы, да и только. (Хотя говорит у самого и вправду ужо слёзки закапали.) Куда ведут витязи «богатыри русские»? — и спросить-то боюсь.

Вдруг, вроде остановились. Слышу где-то, кто-то — благим матом орёт — впрямь раздирается! Снова меня повели и… привели прямо на полянку хорошую такую — земляничную. Коли б лето было, а то ж весна: трава вокруг жухлая и только мелкая молоденькая еле-еле пробивается. Да в полумраке не видать особо… Хворост всякий то там, то тут валяется… Дождик видно недавно тока прошёл… Свежо, а воздух-то такой чистый — дыши, не надышишься! — жить аж прямо жуть захотелось.

Потом вижу, человеческая голова на земле стоит и в глазах у неё какое-то вроде удивление. Поначалу, я подумал даже что мёртвая, потом вижу — ан, нет! — живая… Моргает… Отплёвывается там от чего-то. И вдруг как заорёт опять: «…Не дам ничего — не подпишу ничего… Сволочи! Кровопийцы!..» и другое тому подобное. И всё чаще матом… Видно, что человек сильно, очень сильно расстроен. Голова грязная… в крови вся (пытали видимо!). А позади него — человек стоит с косой в руках — уже на изготовке. Я говорит и заметил-то это не сразу… Говорит, я хотел крикнуть ему, да и им тоже всем, мол, стойте! Что вы дескать-то делаете? Вы же убьёте его! Но не успел: тут — раз тот, что с косой-то был прям — вжить! — и покатилась голова-то… У меня ноги-то подкосились… Я уж и не помню точно, говорит, что и орал-то им — что-то типа того: сволочи!.. Мрази!.. Хуже фашистов… А голова-то прямо к ногам его подкатилась и смотрит. Так почему-то удивлённо смотрит. Вроде как на него, но и куда-то вроде бы как-то мимо — куда-то в пустоту. Но всё-таки как будто к нему имеет претензию. И у него сначала хочет — спросить, как будто это он ему голову отрубил… И в тоже время вроде как жалостливо так! — мол, за что это меня убили-то? А он — заглядывает в лицо… а оно бледнеет… синеет в свете фонарей. И кровь уже изо рта вместо упрёков и звуков — тоненькой струйкой стекает… У него говорит, ноги отнялись, не чует их…

А в голове-то мысль так и суетится проклятая: сейчас же и моя очередь подойдёт… Всё — пожил своё… И хватит!.. Эх, жалко внуков… Да и сына с дочкой… Тяжело им без меня-то теперь будет… Сашка последний курс в институте-то не успел закончить, а кто теперь поможет-то ему — ему ж деньги нужны… Да и Настеньке той ещё сложней без меня-то будет с мужем-то алкоголиком. Как пацанят поднимать-то будет? Жена-то Марьюшка… Эх, прощай родимая!.. И мысли-то — так и вертятся — так и вертятся вокруг их родных… Родненьких моих!.. Да, многих в тот короткий момент вспомянул я… Как жил… Сколь добра сделал; сколько зла — всё моментом пролетело — вспомнилось! Сколько сделал; сколько бы ещё нужно было бы сделать… Эх, заборчик на даче не поправил… И понял я, нет, не время — не время ещё! — мне умирать теперь. Нет, не время! Всё сделаю, что попросят… Всё отдам… лишь бы внуков ещё поднять…

Восьмая глава: халтурка

Сегодня Ген-Ник решил, во что бы то ни стало, самым что ни на есть обычным образом съездить в другой конец города, где жил его давний товарищ, с которым связывала его довольно-таки долгое время его давняя преподавательская деятельность. Он смутно помнил чисто визуально, где тот живёт бывший у него дома лет этак пятнадцать назад и то где-то два раза или может быть три — сейчас уж он точно даже этого и не припомнит. Они ещё с Никитой (так его кажись, звали) к нему ездили: первый раз со студентками — такими премиленькими девицами, но жуткими лентяйками третьекурсницами — с которыми они тогда шикарно повеселились. А потом ещё вдвоём чтобы распить там бутылочку водочки под просмотр прямой трансляции чемпионата мира по футболу; а третьего раза он вообще не помнит или помнит, но настолько смутно, что даже сейчас уже сомневается, был ли он вообще?

Для того чтобы совершить свой такой круиз ему пришлось немного «почистить пёрышки». Иначе говоря: простирнуть рубашку и носки заштопать, достать из заначки чистые почти, что новые брюки (ни разу «неодёванные» и как-то по случаю найденные им на помойке). Их даже не совсем-то и выбросили, а так вроде как приладили аккуратненько сложенными. Мол, вот: нате в добрые руки возьмите! Вот он и взял, а что хорошей вещи-то пропадать зря — ан вот и пригодилась! Штиблеты, он уже договорился с Фомичом, возьмёт его. Тоже как-то Фомич по случайности нашёл. Стояли себе так сиротливо и скромненько у одного подъезда девятиэтажного дома. Тоже вот пригодились… так что не всё так плохо. Деньги на дорогу: туда и обратно — тоже приберегли. Нынче в транспорте-то говорят даром уже не проедешь: кондуктора везде, да и злющие невозможно. Давно не пользуясь городским транспортом, они конечно не могли знать, что тогда ещё кондукторов как таковых было на редкость мало, а сам процесс набирал только свои обороты; а слухи? — всего лишь очередная тенденция сгущать краски.

Наконец закончив все свои приготовления Ген-Ник аккуратно с каким-то особым вдохновением начал всё это надевать на себя. Одеваясь в более-менее чистые и новые (коли сам впервые одеваешь!) «шмотки» — как бы одеваешь на себя вновь человеческий облик. И душа как-то радуется — поёт! И это торжество передаётся другим и овладевает и захватывает, так что на какие-то мгновения забываются многие лета невзгод и дискомфорта. Так и сейчас, так и до сих пор не ушедший ещё восвояси Николаша, да и тот же Фомич смотрели на преобразившегося Ген-Ника с некоторым восторгом. Как будто впервые увидели, а он оказывается даже человек и ничего себе — вполне симпатичный и культурный человек!

Спустя где-то час, теперь уже Геннадий Николаевич ехал в троллейбусе. Садиться на свободное место он не стал, боялся помять брюки, на которых были стрелки пусть не такие уж — что «бриться можно», но всё-таки. С какой-то внутренней гордостью он ехал стоя и смотрел в окно. Видя боковым зрением, что люди совсем на него не обращают никакого внимания или если и обращают, то без каких-либо косых взглядов. Смотрят, как на обычного пассажира и это лишний раз приятно трогало его соскучившуюся душу по человеческой жизни. Эх! возвратить бы те же пятнадцать лет назад… Тогда он ещё даже не был и профессором-то… Как бы тогда многое можно было бы изменить и далеко не меньшего избежать. К тому же, наконец, не совершить всех тех глупых поступков, которые привели его в нынешнее — его состояние в образе бомжа. Бросил бы он пить! Сошёлся бы с какой-нибудь доброй женщиной и жил бы, не тужил… Тут вдруг ему вспомнилась его первая жена. Она умерла при родах вместе с малышом — мальчиком. Внезапно нахлынула жуткая тоска, и сдавило спазмом горло. Чего бы он только не отдал, в сей миг и только лишь ради того: чтобы его добрая и ласковая Лизанька вновь появилась бы сейчас здесь. Появилась бы — вот только тут же перед ним! — вместе с малышом на руках с Андрюшенькой и, казалось бы, тогда всё — совершенно всё — можно было бы наладить. И он отвернулся, уткнувшись лицом в стекло, чтобы другие пассажиры не увидели, как он плакал. Слёзы катились как нарочно предательски по щекам — обжигая их. Давненько, ничего подобного он уже не испытывал; он даже забыл когда последний раз плакал — и тут же вспомнил… Он плакал, когда хоронил Лизаньку и Андрюшеньку…

Он старался изо всех сил, поменять ход своих мыслей, думать о чём-нибудь другом, о чём-нибудь весёлом. Он всячески силился, но почему-то именно сейчас никак ему не удавалось совладать с собой. Почему-то в голову лезло только всё ужасное, неприятное и гадкое… Он, даже задался таким вопросом, а было ли вообще у него когда-нибудь чего-нибудь хорошего? Должно быть было… Непременно… Непременно!..