Белый ферзь

— Нормально, нормально.

— Если что, я… — сам знаешь.

— Знаю. Спасибо, Ром.

6

Борисенко ушел.

Колчин стряхнул почти нетронутую закусь в единый целлофановый пакет, кинул в холодильник.

Убрал тарелки. Протер стол.

Выждал, пока влажные разводы подсохнут.

Разложил газету. Еще раз, внимательнейшим образом перечитал публикацию о «шестерке», дающей показания.

В квартире и в самом деле распространилась нежилая пустота.

Инна не появится. Инна исчезла. Инна не просто съехала-уехала-переехала. Ее нет. Так ощутилось.

Вчерашняя мимолетная досада в аэропорту.

Потом — растущее беспокойство (первый сигнал — два хулиганских «байера» на трассе, не случайно, ищи взаимосвязь!).

Потом… сейчас — отсутствие эмоций, хладнокровие, пустота в квартире.

Относительная пустота, относительная. Сёгун опять же…

Значит, Сёгуна к Борисенкам забросила Инна перед поездкой в Питер. На следующий день после отлета Колчина. И после этого никоим манером не объявлялась, если не принимать во внимание слова Борисенко о чьем-то присутствии (Иннином? замок при открывании не хандрил, ключ проворачивался обычно). Разве Сёгун мог шебуршать — и тот отсиживался на борисенковском балконе, через балкон и мог на минуточку сигануть в дом родной. Он ведь и возник год назад именно через балкон, точнее — по крыше, еще точнее — неизвестно как. Вероятней всего, таки по крыше и на балкон и — невидимкой под тахту в спальне, когда проветривали кубатуру, балконную дверь приоткрыли. Он, Сёгун, и обнаружил себя только через сутки (через двое?). Как бы — вдруг откуда ни возьмись… Пшел вон! He-а! Жрать давайте, микады! Сёгун и есть Сёгун.

Колчин зарекся содержать в доме любую живность после смерти Чака еще на старой квартире, в Марьиной Роще, где были отец, мать, он и… Чак, бульдожка. Умирал Чак девять месяцев. Водянка. Колчин в свои тогда шестнадцать по пять раз на дню выносил Чака во двор по нужде и всё надеялся, надеялся. А потом сам сказал: «Пора». И сам отвез Чака — чтобы усыпили. И только через несколько лет наткнулся на случайную публикацию: когда делают укол, собака внешне спокойно засыпает, на самом же деле у нее наступает асфикция, она долго и мучительно задыхается, но сил хотя бы на то, чтобы конвульсивно содрогнуться, нет… А потом Колчин пошел в церковь и спросил у батюшки: «Могу я поставить свечку?» — «Кому, мальчик?» — «Своей собаке». — «Нет, мальчик. У собаки нет души. Не можешь». — «Это у Чака нет души? Тогда пошли вы все! Это у вас нет души!» На чем раз и навсегда иссякло уважение Колчина к известной конфессии. Лучше он буддизм предпочтет — не как религию, но как философию: и у дерева есть душа, и у собаки, и… у человека. А то получается: человек вроде бы чуть лучше собаки, живет иногда хуже собаки… еще шажок — и впору проповедовать с амвона о проблематичности наличия души у рабов божьих! (Замечательная идеология, заранее нарекающая всех прихожан РАБАМИ!) В общем, зарекся Колчин от живности в доме — стоит ли самому себе устраивать неизбежную горечь утраты где-то через каждые десять-двенадцать лет… Собаки дольше не живут. А эмоции, испытанные в связи с Чаком, — нет уж, избавьте.

Сёгуна никто не заводил, сам завелся. Окрестила его — вернее, нарекла — Инна. И очень удачно. Натуральный сёгун, типа Токугавы, кстати, благодаря которому столица нынче не в Киото, а в Эдо, иначе говоря, в Токио. Оно, мол, конечно, дорогой микадо и жена его, — сиди во дворце, наблюдай за синтоистскими ритуалами, продвигай учение Косики-каратэ, прыгай по коридору, молоти макивару, играйся с катаной, а то и займись каллиграфией, живописью, философией-поэзией, книжками разными-пыльными. Но с назначением сёгуна сёгуном он, то есть кот помойный, получает абсолютную власть, «императорскую печать и мандат». И хоть вы на нет изойдите, но даже величину содержания, выделяемую императору, определяет сёгун! Между прочим, иногда император — прямой наследник солнечной богини Аматерасу Омиками, одной из дочерей богов Изанаги и Изанами, которая создала Японию из тверди, — соглашался ставить подпись под указами, подготовленными сёгуном, РАДИ ПРОПИТАНИЯ… До таких крайностей отношения между Колчиным и Сёгуном не дошли, однако помойный кот явно подраспустился — а как же! пусть ты, уважаемый, и прямой наследник кого-то там мифического, но я, сёгун, конкретный распорядитель и хозяин на этой территории! Жрать давай! «Китикэт» давай!

Эх, Тёмы-и-Тёмы на тебя нет, дармоед!

Сёгун уселся в «молитвенной позе» перед кухонным пеналом, где обычно (и сейчас тоже) хранились запасы кошачьих хрустиков. Потом, когда микадо-Колчин никак не отреагировал на просьбу о добавке, стал методично колотиться ушастой башкой в дверцу пенала… и это уже приказ!