Тогда на свет извлекаются новые легенды — всё больше похожие на ахинею. И человек загоняется в логический тупик (кем? да самим собой!): возраст увеличивается, и вот рубеж — учиться, что ли, по-настоящему? но реноме-то не ученика, реноме учителя! под кого-то ложиться? специалиста звать? а вдруг он, специалист, покусится на кресло, в котором пусть неуютно, однако все же восседает человек.
И он, этот псевдоотвлеченный человек, уже настолько стиснут рамками своего же вранья, что… зол абсолютно на всех. Кроме себя, разумеется, кроме себя. И становится он ярым приверженцем «синей» логики, но, в отличие от характерного Арджуны, подкупающего своей непосредственностью, — становится он тихушником. Со своей, конечно, логикой, но с «синей» — не с «белой».
Колчин потому-то и не стал надолго задерживаться в Федерации, куда направился после Штейншрайбера. Н-неприятно.
Он ненадолго. Команда в норме? Тренировки?
— С завтрашнего дня вместо меня пока будет Бацалев. Бац, ты как, готов?.. Да, я вынужден на некоторое время отлучиться… Не знаю, не могу точно сказать.
— Ю-Дмич! Да не слушайте вы никого!
— Я? Я не слушаю. Так… Бац, поучаствуй в «разборе полетов» на совете. Ты обо всем знаешь не хуже меня. Кассеты с записями я привез.
— Как скажешь, Ю-Дмич. А что? Что-то случилось?
— Ничего. Ничего не случилось. Я вернусь, наверное, не позже чем через неделю. Это максимум. Справишься без меня на совете? Если что, затыкай сразу этого… Ты понял, о ком я? Сам на рожон не лезь, но затыкай. Мягко.
— Да я ему сразу — бац!
— Мягко, Бац, мягко…
(Бацалева среди своих и прозвали Бацем не столько по усекновению фамилии, сколько по простоте его инструктажей перед спаррингами: «Ты давай без всяких этих самых! Ты ему сразу — бац! А потом снова — бац! И всё».)
— Ю-Дмич! Вы будете — у нас завтра небольшой… в общем, сбор. Токийским составом.
— Нет, ребятки. Меня не будет.
— А как же мы?