Узурпатор ниоткуда

Сквозь шум в кантине было слышно, как Балтазар кому-то рассказывает: «Э, нет, я был уверен, что Энди сделает все как надо. Но я просто не ожидал, как легко и элегантно он справится с этой… С Шелликэт. Он шикарно обработал ее по-мужски еще снаружи, а потом затащил в офис. Та решила, что будет продолжение, а он просто скрутил ее скотчем, расколотил спутниковый телефон и пригрозил шлепнуть, если она пикнет. Ну, а после этого нам вдвоем уже было просто все закончить… Правда, под конец Энди чуть было меня не пристрелил впотьмах, но не он первый, не он последний…»

Вообще, да Силва знал далеко не все, что произошло в офисе, а потому домысливал ситуацию так, как бы она выглядела при его участии. По крайней мере, он из любопытства пытался меня расспросить, в какой момент я дал женщине возможность одеться, но я ушел от ответа. Балтазар внял и не стал настаивать.

Я налил себе еще один стакан и залпом опорожнил его.

…После второй ракеты прошло не более двадцати минут, как рядом с лагерем из темноты вынырнули солдаты Жоама, бесшумные, как призраки. Что характерно — они, как и мы, тоже были в гражданской одежде. Жоам оценил нашу сноровку и оперативность, потому что совсем не хотел поднимать шум. Этой ночью при высадке на топком берегу Конго двух человек из одиннадцати утащили крокодилы, и Алварес полагал, что могло быть значительно хуже.

Следующий этап операции был менее опасен, но не менее нагл. Даже когда Жоам узнал от нас о примерном положении дел в гарнизоне Рузданы, он не отказался от своего плана. В грузовик забросили десяток бочек солярки, да пять ящиков с провизией. Больше было нельзя, потому что не поместились бы люди. Без особой суеты, лишь в сопровождении их однообразных истеричных выкриков «я — гражданин Соединенных Штатов!» пленников тоже отправили в кузов. Американцев уплотнили девятью дошедшими до лагеря солдатами и Балтазаром, так что сельди в банке могли бы считать свою тару эталоном простора, и накрыли брезентом, словно собрались расстреливать. Впрочем, американцы на самом деле ждали неприятной участи. Кто-то из них страшно ругался, уверяя, что ни одна скотина на земле не имеет права поступать подобным образом с гражданами главной страны мира, кто-то рыдал, не понять даже, мужчина или женщина… И Линда тоже находилась в этом кузове, но я не слышал ее. И, что понятно, сам не пытался звать.

Жоам и я усадили совсем уж хмурого Сэма за баранку, сами тоже сели в кабину и велели гнать машину к гавани Рузданы.

В гавани все было готово. Грузовик лишь на пару секунд притормозил, чтобы семь солдат с увесистыми ранцами выскочили из кузова, а затем по настеленным сходням закатился на палубу. «Джерико» опасно закачался, но немедленно отвалил от причальной стенки и отправился в открытое море, освещаемый первыми лучами рассвета. По-моему, ни одна живая душа в Руздане не придала значения звукам двигателей, доносящимся со стороны совершенно пустой в этот час гавани. А если кто и встревожился, то мы уже были далеко.

Жоам наконец дал возможность оставшимся в кузове солдатам и Балтазару выбраться из-под брезента. Водителя Сэма с мешком на голове и с руками, связанными за спиной, отправили на их место, в кузов.

Часа через три, вне всякой видимости от берегов, мы встретились с яхтой Мусафара. К этому времени наша команда здорово понервничала — из-за вездехода, стоящего на палубе, наше судно испытывало серьезный перегруз, да и остойчивость «Джерико» теперь оставляла желать лучшего — не раз и не два он страшно кренился то на один борт, то на другой, и нас спасло только то, что еще ночью волны наконец улеглись.

Наши суда пришвартовались друг к другу. Мусафара я не увидел, зато обратил внимание на знакомого парня в бурнусе и шляпе — он перебрался на палубу «Джерико» и заговорил с Жоамом. Долгих разговоров не последовало — американцев, упакованных примерно так же, как и водитель Сэм, либо с мешками на головах либо с завязанными глазами, выгрузили из кузова и, придерживая за локти, переправили на яхту. Те, ничего не видя, и не имея возможности балансировать руками, с трудом передвигались по зыбкой палубе и качающимся трапам. Обошлось без эксцессов. Никто не нырнул за борт, никто не попытался сбежать… Только когда женщина в зеленых шортах попыталась освободиться от мешка, Боол одернул этот мешок и резко, хотя и без излишней жестокости, поддал женщине пониже спины. Я отвернулся.

Затем мы причалили к берегу, с невероятными усилиями согнали (вернее, почти что сбросили) грузовик с палубы, и солдаты, словно не чувствующие усталости после тяжелой акции, приплясывая и горланя, устремились на аэродром. Там нас ждали наемники, которые, увидев грузовик, тоже принялись скакать и вопить.

Жоам разрешил расслабляться. Негры, еще третьего дня состряпавшие самогонный аппарат и испытавшие его действие, пустились в веселье. Командирам было выдано последнее виски. Лишь трое солдат из Тонга-Со не приняли участие в стихийном празднике. Этих Жоам отобрал еще накануне. Заявив, что в ночной поход через Конго пойдут другие, Алварес приказал им выспаться, потому что они поедут за пятьсот километров и должны будут вернуться как можно скорее. Срок — максимум трое суток. Лучше — двое, хотя, принимая во внимание состояние дороги и необходимость остановки в Тонга-Со, трудно требовать практически невыполнимого.

В общем, излишне говорить, что к вечеру я уже не мог сказать ни «мама», ни «Жоам». Я сожрал как минимум две бутылки сорокаградусного — по крайней мере, в моей памяти остались именно столько, а после этого я еще долго сидел в кантине и шарахался затем по аэродрому. Майк несколько раз пытался вызвать меня на разговор, но у него ничего не получилось: после того, как я несколько раз назвал его Линдой и на коленях попросил прощения, Новински отстал.

А наутро Майк и Балтазар, на ходу похмеляясь, понеслись к Жоаму с тревожным известием: у Энди лихорадка, жар и бред. Меня перетащили в импровизированный лазарет, где все еще лежали двое с переломами ног, выдали лошадиную дозу хинина и аспирина. А негру-санитару было велено периодически поливать мою голову охлажденной водой; с одной стороны не самая безопасная процедура, но с другой — если температура перевалит за сорок один, мозги могут свариться, а это всем понятно к чему приведет.

К полудню я немного пришел в себя, но лучше бы не приходил, наверное: к лихорадке примешалось вчерашнее отравление скверным пойлом, а депрессия была такой, что легче застрелиться. Но к вечеру жар снова вырубил меня до беспамятства, и лишь к следующему утру я оказался в состоянии подниматься с койки и хлебать воду.

Жоам и Майк убедились, что со мной все идет по плану, заставили принять полстакана виски (Майк не был уверен в правильности методов лечения, но с Жоамом спорить бесполезно) и оставили дремать в одиночестве, перетащив от солдат с переломами в другое помещение.

А вечером лихорадка вернулась, правда, уже не такая жестокая, как прежде. Часов в шесть из-за двери лазарета донесся чей-то голос: «Энди, там от Мусафара к тебе пришли!»

Недоумевая, кто бы это мог быть, я приподнялся на подушке (набитый кошмой джутовый мешок), и испытал что-то похожее на шок, когда увидел вошедшего посетителя: в дверях появилась Линда Шелликэт.

— Привет, — сказала она без тени улыбки.

— Привет, — ответил я, глупо, наверное, таращась на нее.