Мы остались вдвоем. Юмико, вроде, совсем забыла, что собиралась уходить — ей действительно стало интересно. Да и понимала она неплохо, даром что говорила через пень колоду. Ну что ж — не всем японцам говорить, как Такэути. Удивительно, что здесь вообще кто-то знает русский, тем более, эта женщина, при такой нелюбви к представителям близрасположенной державы.
Я рассказал ей историю Киваты Дзётиина, хотя, что вполне понятно, подробности наших с Такэути приключений оставил «за кадром». И поинтересовался, где Юмико училась русскому языку. И вот что выяснилось.
Внучатая племянница православного настоятеля, в отличие от него, не пылала любовью ни к основной русской религии, ни вообще к чему-либо российскому. Подобная неприязнь, как я понял, находилась где-то на уровне эмоций, поскольку лично против русских Юмико ничего не могла иметь: ее предки не воевали с Советским Союзом, но один из ее дедушек тоже был в те времена летчиком, правда, морским, и гвоздил американцев, которые его однажды подбили и сделали инвалидом, а потом доконали в хиросимском госпитале шестого августа сорок пятого. Так что мне повезло, что приехал я не из Соединенных Штатов — по сравнению с тем чувством, что Юмико питала к американцам, к моим соотечественникам она относилась прямо-таки с нежностью. Но русским языком ей пришлось заняться исключительно по служебной необходимости: работая в какой-то организации при администрации Хоккайдо, Юмико в составе отдельной группы специалистов изучала изменение береговой линии островов, территориально принадлежащих к губернии, а когда возникли проблемы с демаркацией и даже прибыла делегация из России, начальство выбрало почему-то именно Юмико, дав указание изучить наиболее употребительные русские слова и выражения по экспресс-методу. При этом требовалось, в основном, умение понимать чужой разговор. Юмико не стала развивать мысль дальше, но я смекнул, в чем дело: представитель губернатора явно не верил русским и хотел знать, о чем они говорят, когда думают, что если рядом с ними нет официального переводчика, то никто их и не понимает.
Но про это я уже слушал краем уха: молодая женщина мне нравилась все больше, и в голове зашевелились определенные мысли. Еще бы — столько времени без женщины, а я, надо признать, за несколько лет нашей совместной жизни с Татьяной порядком отвык от подобных перерывов.
Юмико, по-моему, была не прочь продолжить знакомство. Правда, когда я заикнулся насчет номера ее телефона, японка отказалась мне его назвать. Может, это у них не принято, может, еще какие тому причины, но, в конечном итоге, мы договорились, что как только я выберусь с территории миссии, то пришлю ей сообщение по электронной почте на адрес их организации.
Она не стала спрашивать «зачем», и это настраивало на определенные мысли. Мы тепло попрощались, а потом я, спрятавшись во внутреннем дворике, устроил-таки себе перекур. Грех, конечно, но что поделать…
Сэйго пришел примерно в два часа. Грустный. Но зато оказалось, что наши тревоги в большинстве своем напрасны. Во-первых, в полицейском управлении у него приняли заявление и пообещали, что примут все меры. Тем не менее, зная неповоротливость бюрократической системы, Такэути решил подстраховаться в частном охранно-сыскном бюро и нанял человека, который бы обеспечил ему безопасность, когда он сделает визит домой и в фирму «Токида» (эти расходы он не стал засчитывать в мою долю). Что касается трофейной дискеты, то на ней оказалась примерно та же информация о деятельности «Токиды», что забрали бандиты из папки Кидзуми, в том числе и о ее деятельности на территории России. Предположения Панайотова были верны — господа якудза действительно собрались приступить (или уже приступили) к производству синтетических наркотиков типа «экстази». Сэйго на всякий случай сделал две копии с дискеты; одну оставил у себя, другую — дал мне, а оригинал, по его словам, положил в банк.
Никакими засадами и прочими неожиданными неприятностями нигде не пахло. Настроение у Такэути испортилось, в основном, из-за того, что у жены за время отсутствия Сэйго серьезно ухудшилось состояние здоровья (я так и не понял, что с ней, но лишних вопросов задавать не стал). В «Токиде» Сэйго вежливо уведомили, что в его услугах фирма более не нуждается и, выдав расчет и документы, пожелали успеха в скорейшем трудоустройстве.
— В Исияме есть возможность снять недорогую комнату, — сказал Сэйго. — Здесь, в Саппоро, тебе денег хватит на три дня, а я не уверен в том, что мы так быстро сделаем наше дело.
Признаться, я тоже на это не надеялся. Я с некоторых пор вообще перестал рассчитывать на то, что из нашей авантюры может выйти хоть что-то путное. Мы поблагодарили отца Серафима за гостеприимство (от денег он опять твердо отказался, но заявил, что если мы пожертвуем определенную сумму, переведя ее на счет миссии в банке, он будет нам за это весьма признателен).
Словом, примерно сутки спустя я наконец обрел нечто вроде свободы передвижения. Мы с Сэйго не стали посещать офис побратимской организации (еще не хватало мозолить язык, рассказывая местным русофилам о моих приключениях!), а направились прямиком в университет, где Сэйго надеялся встретить старых знакомых и получить у них несколько справок относительно дальнейших поисков.
Нельзя сказать, что это было наивным или же просто неудачным шагом: кое-что Такэути нашел почти сразу же. И не что-нибудь, а упоминание о самурае Тамоцу Дзётиине, проживавшем на Хонсю в начале 17 века. Оказывается, какой-то неведомый нам исследователь по имени Тинами Юдзумори несколько лет тому назад добрался до данных, которые позднее таинственным образом исчезли с сервера информационной сети. Этот исследователь написал монографию о социальном положении разных слоев японского общества тех времен, а посему коснулся одного из моих далеких предков лишь походя, используя его как характерный пример представителя своего сословия. Отмечалось, что сроду не ходивший по морю самурай, как только получил приказ от своего господина пуститься в плавание, без колебаний нанял корабль с командой и отправился в некую экспедицию, из которой не вернулся.
— Он знал, что не вернется, — заметил Такэути. — Или, по крайней мере, догадывался. Во всяком случае, он уже был запрограммирован на то, чтобы отдать жизнь за своего даймё в этой экспедиции.
— Почему ты так решил?
— Омамори. Наверняка он оставил его дома.
— Тебе не кажется, что в нашей истории запахло морем, Сергей?
— Кажется.
— Я вспомнил хайку Кидзуми. Почему он упомянул «морскую пучину» и «сердце спрута»?
— Ну, «сердце спрута» — это типичная метафора. Но, вероятно, он что-то знал… Надо найти автора монографии. И как можно скорее. Пока на него не вышли бандиты.
— Или коллеги Кидзуми.
ebooksa