— А я тебя сейчас на улицу выволоку. В трусах. Чтобы наверняка. Мне тебя что, закрыть не за что, что ли?!
Копаев блефовал, не опасаясь разоблачения. Откуда наркоману Постникову знать, что он уже несколько лет не работает в райотделе?
Рома раскопал в пепельнице, которая стояла на стуле, окаменевший окурок «Примы», раскурил его и уже спокойно спросил:
— Второй вариант?
Другое дело…
— Рома, — Антон подался из кресла вперед, — ты меня очень обяжешь перед собой, если направишь на путь истинный. Сегодня утром недалеко от твоего дома мужика нашли. Он не дышал, и было такое впечатление, словно ему из пистолета сначала один раз в лоб выстрелили, а потом зачем-то еще один раз — в затылок. Ты не знаешь, зачем?
Рома выпучил глаза.
— Какого мужика?..
Завтра его зацепят, и Рома расколется, что его об Эберсе спрашивал он, Копаев.
— Не готов к ответу.
— А почему я должен быть готов?!
— Потому что убили его в то время, когда вы тут меха своим «баянам» рвали. Не серди меня, Незнайка!
— Да я богом тебе клянусь, что ничего не знаю!
Это было похоже на правду.
— Незнайка, а кто из вас на улицу вываливался в первом часу ночи? Вас бабка Макарычиха из окна видела.
Снова блеф. И снова безопасный. Бабка Макарычиха сидит у окна круглые сутки, у нее хроническая бессонница. Благодаря этому заболеванию Копаеву еще во времена работы опером повезло раскрыть несколько шапочных грабежей в первую же зиму службы.
— А ты Мишку спроси! — Он ткнул пальцем в том направлении, где за стеной отдыхал в неудобной позе Гуцалов. — Он на улицу выходил!
— А еще кто?
— Во! — Незнайка поднял вверх палец и глаза его просияли. — Вспомнил! Перец!
— Кто такой? Почему не знаю!