Предатель рядом

— А он недавно откинулся.

— Оп-почки — мусора… — услышал Антон за спиной шепот пораженного ужасом человека.

Это очухался Гуцалов. Разговаривать сейчас с ним равносильно самоунижению.

— Где Перец живет?

— А где он только не живет… — Встретив взгляд Копаева, Незнайка переменил тон. — Ну, вообще — в восьмой квартире пятнадцатого дома.

— А-а, — протянул Антон. — На улице Филатова, что ли?

— Да ну ты что, командир! На Фасадной!

— Точно. Значит, так, отцы родные, — деловито заметил Копаев, вставая. — Завтра в десять ноль-ноль оба — ко мне в кабинет. Отметитесь и продемонстрируете трезвый вид. Постников — старший, отвечаешь за прибытие. Не появитесь — вспомним первый вариант разговора. Понял, старший?

— Понял, — сообщил присмиревший Постников.

И снова блеф. Во-первых, не придут, во-вторых, если придут, их встретят и покрутят пальцем у виска. Копаев не работает в райотделе уже бог весть сколько лет. Перешагнув через лежащего на полу с закрытыми глазами — спрятался — Гуцалова, Копаев вышел из квартиры.

Черта с два они придут. Случая не было, чтобы пришли.

Глава 4

Дом пятнадцатый был обыкновенной пятиэтажкой, выстроенной во времена посева кукурузы квадратно-гнездовым способом. Сахар из тростника тогда считался лучше свекольного, а импрессионисты считались «пидорасами». Все изменилось с того времени — мнения и ценности. К сегодняшним дням лучшим считается тот сахар, который сухой, кукурузу ест только скот, а «Квадрат» Малевича недавно оценили в двадцать пять миллионов долларов. Не изменилось лишь желание воровать, насиловать, грабить и убивать. То есть присваивать себе постоянно меняющиеся ценности. Когда строили этот дом, то вряд ли предполагали, что через сорок лет только в одном из его подъездов будет жить наркоман.

В квартире восемь Антон обнаружил не то, что искал. По площади всей трехкомнатной квартиры валялись люди, чей разум в данный момент находился очень далеко не только от дома по улице Фасадной, но и от Солнечной системы. Дверь была открыта, поэтому Антон, прижимая к бедрам руки, вошел в нее без труда. В кухне, на насквозь пропитанном мочой матрасе, лежали двое — он и она. Полураскрытые, или — полузакрытые, глаза, открытые рты, разбросанные в стороны конечности. Наркотический приход застиг их буквально за несколько минут до появления Копаева. Рядом с телами — а это определение лучше всего подходило к данному моменту — лежал распущенный резиновый жгут и символ процветающего СПИДа — единственный, на двоих, шприц с остатками крови.

— Черт, сколько ж вам годин-то? — вырвалось из Антона, и он шагнул дальше…

Картины в комнатах мало отличались от увиденного в кухне. Несколько матрасов, вялые, словно безжизненные, тела, шприцы и едкий запах ангидрида. Самый настоящий наркотический притон, предоставленный сам себе по случаю бездействия доблестного отдела по борьбе с наркобизнесом.

Восемь человек. Судя по внешнему виду которых Антон мог смело предположить, что увиденное — не что иное, как незаконченная вечеринка, начавшаяся вчера по поводу освобождения одного из лучших людей этого общества. Отмечалось событие героином. Ни намека на хотя бы одну рюмку или бутылку. Впрочем, бутылка была, но только глупец мог предположить, что там находилось спиртное. Там был уксус. Один из ингредиентов приготовления зелья, что покрепче зеленого змия.

Не хватало только отчаяться. С момента расставания с Амалией и опером прошло полтора часа. Лицо, которое могло что-то видеть или слышать, объявлено. Но его здесь нет и, судя по всему, его появление произойдет не скоро. Чувствуя, что теряет время, а вместе с ним и терпение, Копаев взял одного из наркоманов, того, что проявлял наиболее активные признаки жизни — громко сопел и клевал носом, за руку и потащил к балкону.

Им обоим сделалось чуть лучше, когда они оказались на свежем воздухе. Антон размахнулся и дал отроку мощного леща. Тому это не понравилось. Он скорчил кислую гримасу, как будто увидел на экране телевизора непристойный кадр, и снова «повис».

Тогда Антон стал яростно тереть лицо наркомана. Это как если бы нормальному человеку предложили применить в туалете лист наждачной бумаги десятого номера. Уже через несколько мгновений лицо парня, зависшего между небом и землей, стало свекольного цвета. Первые произносимые им буквы Копаев воспринял с таким же восторгом, с каким доктор Борменталь воспринял вопли Шарикова.