Искренне удивляюсь:
— Разве научная или творческая работа может быть рутиной?
— Может, Женя. И жизнь может показаться жуткой рутиной. Каждый день одно и то же: чашка крепкого кофе, серая лестница в старом подъезде, станция метро со сквозняками и гулом поездов, хмурая охрана в фойе института, надоевший запах реактивов. Потом дорога домой, где ждет холодная постель. Мой пятилетний сын жил… точнее, живет у бабушки, так как я с утра до позднего вечера пропадаю на работе. Мы видимся только по выходным, а когда под вечер воскресенья за ним приезжает бабушка, он плачет и не хочет уходить из дома. Одним словом, я ненавижу свою пустую квартиру; мне в ней жутко одиноко, холодно, тоскливо. А еще я знаю, что наутро все повторится с точностью до самых мельчайших деталей…
Марина того и гляди расплачется. То ли от беспросветности и отсутствия будущего, то ли от нахлынувших воспоминаний о маленьком сыне.
Кладу руку на ее прохладную ладонь и пытаюсь вернуть хорошее настроение:
— Сегодня на глубине ты была молодцом. Пойдешь ко мне во «Фрегат»?
— Пойду, если возьмешь, — смеясь, говорит она и закуривает.
Это уже третья за день. Мягко отбираю сигарету, тушу в пепельнице.
— Тогда тебе придется отказаться от некоторых вредных привычек.
Кажется, она хотела возразить, но не успела, я припал к ее губам… Сегодня Марина более податлива. Сдалась? Или с непривычки потратила много сил и устала? Это предстоит выяснить.
Мы варим кофе. Потом, потушив дежурную лампу, долго стоим у сдвижной двери, отделяющей салон от кокпита. По крыше барабанит дождь. Мы любуемся стекающими по стеклу каплями, преломляющими зеленый и красный свет стояночных огней…
— Не надо, Женя, — останавливает девушка мою ладонь, нырнувшую под ее легкую майку. — Нам ведь и так хорошо, правда?..
«Правда заключается в том, — мысленно отвечаю я, — что эта проклятая игра не имеет положительного финала…»
Ровно в два часа ночи мы тихо спускаемся вниз. Марина уходит в капитанскую каюту, а я бужу Михаила и ложусь на освободившуюся койку. Восемь часов крепкого сна — тоже неплохая награда после тяжелого рабочего дня.
Весь следующий день пришлось просидеть внутри «Миллениума». Снаружи бушевала непогода: небо заволокло низкой серой облачностью, изредка сверкали молнии, и в окна стучали капли крупного дождя; сильный западный ветер гнал по заливу высокую волну.
Почти сутки катер бросает перпендикулярно самому себе. В каютах почти сутки блюют в тазики два зеленых человечка женского пола. Темноволосый человечек блюет, оправдываясь, светловолосый с обвинительными интонациями, будто это мы — мужчины — придумали плохую погоду в море.
Инга почти не выходила из носовой каюты. Марина временами чувствовала себя получше, она поднималась в салон, чтобы приложиться к бокалу с виски и выкурить сигарету. Я не возражал — видимо, это отчасти помогало ей противостоять морской болезни.
Шторм затих в середине следующей ночи. Столь резкая перемена погоды — обычное явление для здешних широт. Рождаясь над океанами, тайфуны с большой скоростью проносятся над многочисленными островами и береговой частью материка. Зачастую они приносят только непогоду, но иногда становятся причиной наводнений и больших разрушений.
В этот раз обошлось.
На четвертый день нашей командировки я проснулся в половине шестого в прекрасном расположении духа. Все предыдущие сутки мы вынужденно отдыхали, отсыпались и ели вкусную пищу, приготовленную Мариной. Погода наладилась, от пронесшегося шторма остались небольшие рваные облачка, разбавлявшие синеву бесконечного неба, в котором сызнова наперегонки носились стрекозы и ласточки.