Сопроводитель

Его заявление озадачило меня. Конечно, верить недругу на слово глупо, но, с другой стороны, какой смысл ему врать? Если хотел отказать, то мог бы сказать: не отдам, и все тут. И я ничего не смог бы поделать. Утерся бы и поехал куда-нибудь еще. Правду искать.

— А Водолаз мог ее взять?

— Мог, — согласился Коновалов. — Этот все может. Темный тип. Опасный и скользкий. И без сердца. Но, если это и его рук дело, то он мне не докладывал. Он мне вообще ничего не докладывает. Не он от меня зависит, к сожалению, а я от него. Так что тебе придется с ним самому встречаться, чтобы выяснить все наверняка.

— Вот досада-то, — вздохнул я. — Как-то не сообразил поинтересоваться, пока они меня в ванне держали. Хотя, если все это — его затея, то вполне логично получается…

— У тебя все? — посмотрев на часы и вдруг заторопившись, спросил генерал.

Я задумался. Все ли у меня? А пожалуй, что и все. Спросил, что хотел. Правда, ответы получил совсем не те, которых ждал. Ну, да Бог с ним, какой-то результат после моего визита появился — уже хорошо.

— Ну, так что? — поинтересовался я. — Разговаривать мне с Пипусом, или нет? Вам же обоим будет лучше. Ты, понятно, все равно свои топливные дела через Водолаза вести будешь. Но мне мороки меньше — хоть с тобой конфликт закроется. А с Водолазом как-нибудь разберусь.

— Поговори, — согласился генерал. — Пожалуй, ты прав, так будет спокойнее.

— И мне можно надеяться, что по пути отсюда меня не попытаются убрать твои охранники?

Коновалов обвел взглядом кабинет и удивленно сказал:

— Думаю, если бы мне очень захотелось, ждать, пока ты поедешь назад — глупо. Тебя и тут неплохо кончить можно. Езжай спокойно.

— Вот спасибо, — я встал. — Привет домочадцам.

И пошел к выходу — по лестнице, через спальню и коридор, где ко мне присоединился все тот же провожатый. Обида на меня душила его до слез, и он не выдержал, попрекнул:

— Зачем ты это сделал, Мешковский?

— А вот такая вот я сволочь, — я огорченно шмыгнул носом.

15

Я ехал в город, размышляя, чего я, собственно, добился этим визитом. Выходило, что почти ничего. Если я правильно понял Коновалова, то Водолазов свои действия с ним не очень-то согласовывал, считая себя рангом повыше. Тут Пипус оказался прав. Так что мои проблемы с Игорьком придется решать отдельно. Ну что ж, я, по крайней мере, обезопасил себя со стороны генерала, а это уже плюс. Работать на два фронта не хотелось — никогда не был ни многостаночником, ни ударником коммунистического или там посткоммунистического труда. Это, извините, не про меня.

А вот то, что передо мной осталась только одна мишень — это хорошо. Появилась возможность сконцентрировать весь свой потенциал — уж какой бы он ни был — и нанести в эту самую мишень один-единственный, но решительный удар. Договориться с Водолазом так же легко, как договорился с генералом, я не рассчитывал. Если у первого был на меня так себе, зубчик, то у второго вырос огромный моржовый бивень. А кому понравится, когда его бьют головой о смеситель, а потом ударом ноги в грудь отправляют в полет? Любой обидится. И я, окажись на месте главы топливного департамента, обиделся бы. А тут еще куча лишних сведений, которые он сдуру напихал мне в голову… Короче, повод не любить меня у него был.

Зато от визита можно поиметь еще один плюс. Если удастся уговорить Пипуса пойти на мировую, то и он может бросить все свои силы, деньги и связи на борьбу с Водолазом, против которого должен быть настроен весьма решительно. Все-таки, человек у него не жвачку — миллионный бизнес отжать хочет. Не думаю, чтобы Пипус нашел, что возразить мне по этому поводу. И уговорить его на мир с Коноваловым — вряд ли проблематично. С этой целью, собственно, я и направлялся в город.

Размеренное тарахтенье мотора, настолько тихое, что воспринималось как простая вибрация, успокаивало и убаюкивало. Погруженное в нарождающуюся ночь шоссе было почти пустынным — редкая машина проскакивала мимо, как большая хищная птица, чтобы снова исчезнуть во тьме. В общем, идиллия. Картина, которой я не наблюдал уже полгода, даже больше — с тех самых пор, как меня поперли из таксопарка и я стер со своего герба девять черных клеточек, брошенных в два ряда.