За флажками

Но, в общем, я тоже остался доволен. Теперь хоть две недели без секса — воспоминания об этой ночи вполне заменят его.

Пуская дым в направлении фонаря, я вдруг задумался на тему безопасного секса. Трахались-то мы без презервативов. А вдруг она… Меня даже холодным потом прошибло. Потом подумал — какого черта? Солидная женщина, банкир, все время любилась в постели и, по ее признанию, со вполне знакомыми людьми. Я — единственный первый встречный, и моя «Волга» — единственная непостель, так что случайными связями тут и не пахнет. К тому же она сама сказала, что в последние три месяца вообще мужика не имела.

На этом самом месте со мной случился повторный приступ холодного воспотения. А по какой такой причине у красивой бабы в течение трех месяцев не было ни одного мужика? Не по причине ли борьбы врачей с последствиями того, что у нее было прежде — в постели и только с хорошо знакомыми людьми? Ой-ой, нехорошо!

Мне вдруг заикалось. Даже дым в рот лезть перестал. Я нагнулся к пепельнице и заметил на полу белую тряпочку. Поднял. Трусики. Понятно, те самые. Как Париж не устлан батистовыми платочками, так и мое такси отнюдь не напичкано женскими трусиками.

Я внимательно осмотрел их перед окошком. И в неярком свете, который дарила мне гостиница «Светлана» убедился, что трусики действительно белоснежные. Это меня успокоило. Я глубоко и с облегчением вздохнул, засунул тряпицу под водительское сиденье — пригодится руки от смазки вытирать — и, вытащив из пепельницы окурок, раскурил его и с прежним наслаждением стал пускать дым в потолок.

Одну проблему Верунчик мне все-таки оставила, отломав каблуком зеркальце заднего обзора. Попытка пристроить его на место кустарным способом не удалась. Придется в гараже садить на кислоту или выдумывать что-нибудь посложнее. Я швырнул зеркальце на переднее пассажирское сиденье, снова откинулся на спинку и глубокими затяжками принялся добивать бычок.

Когда курить, кроме фильтра, стало нечего, я выбросил его в окно, но сразу перебираться на свое место, за баранку, не стал. Некоторое время еще посидел, мысля на разные глобальные темы, как-то: сколько секунд в високосном году, сколько — не в високосном. Ну, и так далее. Попытка подсчета, правда, успехом не увенчалась — сгорел бортовой компьютер. Но я не очень-то и хотел.

Когда глобалить стало не о чем, я таки пересел, завел мотор и посмотрел на часы. Начало седьмого. Самое время собирать урожай. Граждане, отпахавшие ночь, расползаются по домам, другие, которым пахать в день, весело спешат на работу. Может быть, и не весело, возможно, что и не спешат. Но добираться до места им все равно как-то надо, так что таксисты с шести часов обычно без дела не маются.

Я, как самый типичный представитель своего племени, сперва довез от ночных тошниловок, одного за другим, двух расплывчатых, небритых и опухших типов, где они более или менее успешно изображали роль поваров, к их же семьям, где они гораздо более, чем менее успешно сыграют роль вымотавшихся на работе кормильцев, требуя к себе внимания и почтения, а еще лучше — абсолютной тишины. Знаю я таких.

Следующим был какой-то коммерческий директор, не менее расплывчатый, небритый и опухший, чем оба повара, несмотря на то, что ехал обратным маршрутом, то есть добирался не с работы домой, а наоборот. Всю дорогу он дышал мне в затылок перегаром и причитал о шестой бутылке водки, которая была явно лишней. Не дожидаясь вопроса — который я все равно не задал бы, — он рассказал, что вчера у них в офисе случился юбилей у главбухши, по каковской причине их генеральный соорудил повальную пьянку. Мой пассажир, как всегда водится в таких рассказах, оказался самым героическим из всей компании, трахнул главбухшу в ее же кабинете, выпил больше всех, сожрал почти всю закуску и напоследок, оставшись ну почти как стекло, руководил шофером, который перегружал превратившиеся в недвижимость тела сослуживцев из офиса в салон микроавтобуса. На этом его ясная память приказала долго жить и дальше он ничего не помнил. Но, толкаемый чувством долга и ответственности с утра пораньше перся на работу, чтобы навести в кабинете чистоту и порядок.

Слегка подивившись ответственности товарища, стремившемуся непременно успеть на работу к семи часам, я тем не менее его желание удовлетворил и высадил пассажира аккурат без одной минуты. Он сунул мне щедрые чаевые и нетвердыми скачками помчался выполнять обязанности уборщицы.

Я пожал плечами и поехал искать следующего страждущего, коим оказался охранник какой-то лавки, расположенной у черта на куличках. Этот никуда не спешил, потому что везде успевал: пересменка у него начиналась, насколько мне удалось выпытать, в восемь ноль-ноль.

Доставив этого непробиваемого, как танк, и спокойного, как египетская пирамида, парня по указанному адресу, я решил, что на сегодня хватит, развернулся и поехал в парк. Всех денег все равно не заработать, я это давно усвоил — с тех самых пор, когда впервые увидел фальшивую десятку. Еще того, советского, образца. Только ты сграбастаешь все деньги, а тут какая-нибудь сволочь — не фальшивомонетчик, так государство — еще напечатает. Тоскливое это занятие.

Только до гаража мне доехать не дали. Когда я был от него метрах в трехстах, из глухого, никуда не ведущего закоулка, вылетел здоровенный КамАЗ-контейнеровоз. Я едва успел наступить на тормоз. «Волга» отчаянно заверещала, но в неравную схватку с тягачом вступать не стала, остановившись метрах в четырех от него. И прежде, чем я успел высунуть в окошко морду лица и обматерить нехорошими словами недоносков, которым неизвестно какой придурок разрешил порулить таким внушительным транспортным средством, как сзади меня тоже подперли. Тоже КамАЗ. Только жадник. Он давно болтался на хвосте, но я как-то не заострял на нем внимание. Мало ли куда может ехать машина, везущая бензин? Что с того, что ей со мной по пути? Вокруг территории родного третьего таксопарка находилось аж три автозаправочных станции, отчего бы им не пополнить свои запасы топлива?

Но, когда «Волга» оказалась зажата между двумя КамАЗами, я понял, что все это не спроста. Что-то намечалось. Что-то нехорошее. Схватив монтировку, я выскочил из машины и попытался сделать зверское лицо, хотя оно и плохо меня слушалось. Мне бы по паре часиков сна на каждый глаз — и чтобы да, так нет. Все вокруг, и без того казавшееся нереальным в силу тотальной невыспанности, вдруг стало еще нереальней, словно порождение больной фантазии художника-абстракциониста. Но надо сказать, что моя фигура, сжимающая в руке монтировку, в эту картину вполне вписывалась. Однако те, кто сидел в контейнеровозе, в абстрактном искусстве были полные профаны. Один из них открыл дверцу и спрыгнул на землю. В руках у него был карабин. Обрезанный. Ужас. Впечатлившись увиденным, я бросил монтировку и слегка вспотел. Вся интрига с этого полотна сразу куда-то слиняла. Все стало предельно ясно и пошло.

Человек с карабином поднял ствол на уровень пупка, держа прицел в моем направлении, и слегка повел им в сторону контейнеровоза:

— Иди сюда.

На всякий случай я развернулся и посмотрел на жадник. Там тоже сидели двое. Они мило о чем-то болтали, не обращая никакого внимания ни на меня, ни на типа, подавшего команду «К ноге!». Просто подстраховка. На случай, если я решу дать деру в обратном направлении. Это лишний раз подтверждало гипотезу неслучайности их появления в наших краях.

Я поднял ладони и принялся тереть ими лицо. Ладони казались горячими, лицо — до невозможности сухим. Испуг был здесь совершенно не при чем. Все та же невыспанность. У меня такое после каждой ночной смены бывает.

Человек с карабином принял этот жест за жест отчаяния, хотя я всего лишь пытался слегка привести себя в чувство. Но его ошибка была мне на руку — уверившись в том, что я морально при смерти, карабиноносец повернулся к водителю и принялся рассказывать что-то скабрезное. Время от времени оба глумливо похихикивали. Но я к их разговору не прислушивался.