За флажками

— Пессимисты — это просвещенные оптимисты, — утешил я его. — Успокойся, Ян, ничего они обыскивать не станут. А если станут, то какого хрена им лезть под заднее сиденье?

— Нострадамус грустно курит, — вздохнул он. — И давно ты у него хлеб отбираешь?

— В смысле? — не понял я.

— В смысле — в предсказатели давно подался? И какой процент попаданий?

— Да пошел ты, — ответил я столь же глобально, как и он — минутами раньше. — Ты чего ко мне пристал?

— Ружбайку забери — отстану.

— Ты, Литовец, мозгой пошевели, — попросил я. — Что скажут люди, когда я посреди бела дня с карабином наперевес попрусь домой? В моем подъезде каждая собака знает, что мне менты даже под страхом кастрации разрешение на оружие не выдадут. Потому как буйный я.

— Что буйный — знаю, — кивнул Ян. — А карабин забери. Вот сейчас поднимись домой, возьми какую-нибудь дерюжку, потом спустись и заверни в нее ствол. Никто ничего не заметит. А начнут спрашивать — скажешь, что балалайку себе купил.

— Сам ты балалайка, — пробурчал я, но за дерюжкой все-таки пошел. Литовца я знал давно — если в его голове завелись какие-то тараканы, то простым распылением «боракса» их не вывести.

Однако со свертком в руках я выглядел полным идиотом. Ян, стоило мне вытащить замаскированный ствол из салона, сплясал джигу на педали газа и умчался куда-то за каменные горизонты, а я остался торчать посреди двора с дерюжкой, свернутой в рулон и начиненной огнестрельным порождением человеческого гения. Причем я был уверен на все сто — на меня сейчас таращатся любопытные глаза из-за каждой шторы. И подозревал, что как минимум половина владельцев этих глаз знает, что именно я замотал в тряпочку. Нечто вроде мании преследования.

Чтобы хоть как-то избавиться от нее, я поспешил поскорее укрыться в подъезде. Не будут же любопытные, в самом деле, выскакивать на лестничную площадку и приставать ко мне с наводящими вопросами на тему — а правда, что в дерюжку я замотал карабин?

Приставать ко мне и правда никто не стал, так что до третьего этажа я добрался без помех. Там мне пришла в голову слегка запоздалая, но тем не менее здравая мысль: ежели Ян боится, что менты могут обыскать такси, то с какого перепугу я должен быть таким смелым и переть карабин в квартиру? Нострадамус из меня в самом деле никакой, так что где гарантия, что ментам не приспичит обыскать и мое жилье? Я-то был уверен, что ничего подобного не случится, но раз Ян решил, что лучше предостеречься… Он, как существо холоднокровное, северного исполнения, в этих делах лучше разбирался. Во всяком случае, мне, горячему парню, которому в голову регулярно ударяла моча, и который не раздумывая отправлялся закрывать грудью очередную амбразуру и совершать другие занимательные подвиги, стоило прислушаться к его мнению.

И я решил отнести карабин в подвал, где у меня имелась маленькая скромная коморка, вроде той, в которой Папа Карла, не иначе рукоблудием, в гордом одиночестве сбацал Буратино. Я ее с подобной целью использовать не собирался, потому что наверняка знал, что в одиночку размножаться не умею. А посему хранил там разные овощи, в основном картошку.

Рядом с картофельной клетью у меня был тайничок на случай войны и ухода в партизаны. Разное оружие, включая «Калаш» и несколько гранат оборонительного действия марки Ф-1, в народе чаще называемые «лимонками». Но для того, чтобы добраться до этого тайничка, нужно было немножко поработать лопатой и снять сантиметров двадцать глинистого грунта, который добросовестно утаптывался в течение полугода во время регулярных походов за картошкой. Но в данный момент я пребывал слегка не в том состоянии, чтобы изображать из себя землекопа, а потому поступил проще и на порядок наглее — водрузил карабин на притолоку над дверью. После чего закрыл коморку, встряхнул дерюжку, смотал ее, уже пустую, и направился домой.

В квартире меня ждала вожделенная тишина и возможность в любой момент растянуться на кровати и отойти ко сну. Но сперва я прошел в кухню и слопал пару бутербродов с паштетом и сыром, потому что за всю ночь так и не удосужился подержать во рту что-нибудь более калорийное, чем сосок Верунчика. Но сосок — не сосиска, его не откусишь и не съешь, следовательно, и сыт не будешь. Бутерброды в этом смысле куда полезнее. Хотя, опять же, сексом с ними не займешься… Если ты, конечно, не извращенец. Диалектика, черт бы ее побрал.

Почувствовав себя более или менее удовлетворенным на предмет покушать, я запил это дело холодным кипятком прямо из носика чайника и отправился в спальню, где, добросовестно проявив силу воли, не стал сразу бросаться на кровать, но сперва разделся и лишь потом залез под одеяло.

Вытянувшись под ним в полный рост, я пошевелил суставами и прочими сочленениями организма, с удовольствием ощущая, как они, усталые, принимают более удобные позы и готовятся предаться живительной процедуре тотального отдыха. Смена закончилась. Когда я в полном блаженстве закрывал глаза, часы показывали девять сорок пять.

И они показывали три сорок пять, когда я снова открыл их. Мне, то есть, удалось поспать целых шесть часов — не так уж плохо. Обычно после ночной я сплю часа по четыре — дальше организм не пущает, вставая на дыбы. Потому что, не смотря на многолетнюю ломку собственных биологических часов, мне так и не удалось сломать их окончательно. Единственное, чего я добился — это напрочь разучился, даже приблизительно, определять время в пасмурную погоду, когда нет возможности сориентироваться ни по солнцу, ни по звездам. Но отличить день от ночи организм еще мог, а потому его жутко коробило, когда я пытался спать днем. Ему было плевать, что перед этим пришлось провести бессонную ночь. Он знал одно — днем нужно бодрствовать и совершать различные поступки, как то: пришивать пуговицы к рубашкам, штопать носки и стирать трусы. И он безжалостно поднимал меня с кровати. Обычно часа в два пополудни.

Сегодня, получается, он решил дать мне возможность хорошо — относительно прежних попыток — выспаться. Чем был вызван этот приступ либерализма, я не знал. Просто пользовался ситуацией. Однако до конца использовать ее мне не дали. И организм был здесь совершенно не при чем. Виноват был какой-то мишугенер, стоявший около моей двери с той стороны и насиловавший дверной звонок. Звонок был очень против, считая, что две попытки изнасилования за сутки с небольшим — это слишком, но пока работал.

Однако его верещание уже больше походило на предсмертные хрипы, и я понял, что нужно срочно вставать и идти на выручку, иначе придурок с той стороны двери в пылу азарта прикончит его окончательно и мне придется покупать новый. Поэтому я уселся на кровати, засунул ноги в тапочки и — для скорости — даже не набрасывая халат, в одних трусах в горошек, отправился открывать дверь.