– Это не по-мужски, – солидно заметил Саня Зацепин.
– А тебе годков сколько? – прищурился артиллерист.
– Девятнадцать в октябре стукнет.
– Доживи ты, Санька, до этих девятнадцати, а потом судить кого-то берись. Капитан из танкистов, второе ранение. А танкисты долго не живут. Вот девку и уболтал. Ты бы, что ли, отказался?
– Я… – растерялся Саня. – Я бы врать не стал, а сказал бы о своих чувствах.
– Чего ж тогда молчишь? Сам на Катьку облизываешься, а как подойдет, глянуть на нее боишься. – Младший лейтенант растерялся, а старшина со смехом хлопнул его по спине. – Ладно, повзрослей немного. Девок ты еще не трогал, сразу видно.
Через пару дней в палату заявился Чурюмов Захар.
– И ты здесь? – ахнул Паша. – А чего ж полтора месяца знать о себе не давал?
– А ты чего молчал?
– На ноги только недавно встал.
– И я тоже. Угодил под «семидесятипятку». Весь экипаж, кроме меня, накрылся.
– А в моем экипаже Хижняк и Сорокин уцелели. По крайней мере тогда были живы. Не знаю, как сейчас.
– Васька Сорокин живой, у нас лежит. В этой Тростянке и соседних деревнях штук пять госпиталей. Станция неподалеку, вот сюда и везут. Наш госпиталь километрах в трех отсюда.
– Васька-то как? – спросил Карелин.
– Нога в двух местах переломана. Шкандыляет в гипсе на костылях. Жена ему письма пишет, а он за девками деревенскими бегает.
Поговорили о последнем бое, вспомнили ребят. Кто жив остался, а кого и нет уже на свете. Договорились, что в воскресенье Паша придет к ним в гости.
– Хорошо бы самогончику подкупить, – чесал затылок снова округлившийся, как медвежонок, лейтенант Чурюмов. – У тебя деньги есть? А то я свои уже промотал.
– Червонцев двести сохранилось, – достал из кармана пакет с письмами и фотографиями Карелин.
– Давай сотню сюда. Литр я куплю, сальца немного. Ну а хлеба или пирожков насобираем.
Когда провожал Чурюмова, встретил Катю. Разошлись бы молча, но Захар просто так пройти не мог: