Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Луна тебе в дышло. Нынче новолуние, никакой луны в помине нету, — прокомментировал голос Потапова. — Не иначе, немец свои «фонари» подвешивает… Значит, где-то близко гады…

— Что за такие «фонари»? — с любопытством спросил тот же молодой голос.

— Какие «фонари»? Которые на столбах. Фашисты ходят и расставляют, — с издевкой проговорил тенорок Зарайского.

— Известно какие… — объяснительно ответил Потапов. — Осветительная ракета, на парашюте.

XV

Словно бы в подтверждение его слов, чуть проклюнувшееся освещение почти полностью погасло. В то же время по взводу разнеслась весть, что выдают «сухие» пайки. Эту миссию собственноручно осуществлял замкомвзвода Дерюжный. Этот «переменник» занимал во взводе ключевую должность, отвечая за обеспечение своих сослуживцев куревом, едой, боеприпасами и всем прочим, что до зарезу понадобится в нехитром и одновременно сложном быту штрафников.

Во взвод Коптюка Иван Семенович, как уважительно величали его остальные «переменники», попал из снабженцев. Должность в прежней офицерской жизни имел высокую, как говорили, чуть ли не на уровне начальника службы снабжения дивизии. Хотя ни в манере поведения, ни в разговоре даже намека никогда не делал Дерюжный на прошлые свои высокие положения, а невольно ум, умение находить со всеми — от старшего командира до последнего «переменника» — общий язык и какая-то внушительная серьезность сразу в нем чувствовались, вызывая уважение. Еще обладал Семеныч большой физической силой, что тоже добавляло ему весу в армейском коллективе.

Грехи свои Семеныч искупал очень старательно и уже успел снискать своими способностями хозяйственника добрую славу не только во взводе и 1-й роте, но и в батальоне. Ходили слухи, что сам комбат по представлению начпрода рассматривал вопрос о переводе столь ценного бойца в постоянный состав службы снабжения.

Вот голос Дерюжного раздался совсем близко. Он спрашивал фамилию и тут же спорыми движениями, почти на ощупь выдавал пайки: каждому в руки, дотошно перечисляя расфасованные порции. «Потапов? Держи, Потапыч… Сухари… Вот махорка… Тушенка… И чуть — сладкой жизни… Кто? Зарайский… Держи, Аркадий… Сухари… Махорка… А ты ж не куришь… Вот тебе сладкой жизни — дополнительная порция». Пришел черед и Гвоздеву принимать дрожащими от усталости руками вожделенный перечень.

— Получи, Демьян… — подытожил штрафник.

— Расписаться не забудь, хе-хе… — закхекал Зарайский.

— Спасибо, Иван Семеныч… — поблагодарил Гвоздев, не обращая внимания на Зарайского.

— Распишетесь позже… когда немец свету прибавит… — поддержал шутку Дерюжный, но серьезным, свойственным ему тоном.

— Как нога? — вдруг спросил он Демьяна.

— Болит… — ответил Гвоздев с досадой и, одновременно, захлестнувшей его признательностью.

Раздосадовался он на то, что собственный голос показался ему каким-то дрожащим, жалующимся.

— Ничего, терпи… Поговорю с фельдшером… что-нибудь для раны чтоб. Или посмотрит твою ногу… Может, доктор… — пообещал замкомвзвода, играючи подымая одной рукой объемный мешок.

XVI

Гвоздев, совсем растерявшись, даже не успел пробормотать «спасибо», а Семеныч уже растворился во мгле, которая снова сгустилась до непроглядной. Но в душе стало светло от теплого человеческого слова и участия. И еще сухарь, твердый, как камень, который никак не хотел размягчаться во рту, но все равно добавлял приятных ощущений. Демьян, не в силах бороться с голодом, торопливо, судорожным движением руки засунул сухарь, еще когда пытался отвечать Семенычу.

Рядом в темноте скрежетала вскрываемая консервная банка, а Демьян наслаждался кисловатым вкусом ржаной массы, запивая ее водой из фляги.

— Во человек… — раздался голос Потапыча. — Голова… Каждого по голосу различил. По имени и фамилии помнит, у кого что, какие надобности, курящий там, или сахарку подсыпать…

— Ага, Гвоздю вон ногу чуть не отнял выше колена… — с ехидной насмешкой, набитым ртом, выговорил Зарайский. — Для пополнения мясных запасов старшины Мурзенко…