Следовало собрать последние остатки терпения и проявить выдержку. Напоминая о себе, на заднем сиденье негромко застонал раненый.
– Послушай, Ермолай, я не за ментов, но так ведь тоже не нужно. Мы же все люди…
Приятель отрицательно покачал головой:
– Мишуня, ты что, больной на голову или специально не хочешь въезжать? Тебе же говорят, что он легавый! А это уже не человек!
– Ермолай…
– Давай выкинем его из машины, и пускай подыхает здесь же на травке! Поверь мне, Мишуня, он бы не стал так печься о твоем здоровье, как ты о его печешься. Накрой он тебя где-нибудь на богатой хазе, так браслеты бы нацепил, не раздумывая, и, полудохлого, бросил бы в машину. Они все такие! Среди них нет хороших!
Где-то под ложечкой зарождался очаг гнева. Сбившись в плотный упругий комок, ярость принялась медленно подниматься к самому центру груди, где тотчас получила дополнительный импульс в виде всплеска адреналина в кровь.
В подобном состоянии Батон боялся себя самого: он мог запросто убить любого, совершенно не думая о последствиях.
Знал об этом и Ермолай.
Лицо Михаила медленно наливалось багровой краской, превращаясь в маску какого-то краснокожего вождя. Губы при этом приподнимались, демонстрируя хищный оскал. Такую психологическую атаку могли выдержать немногие, если к подобной демонстрации добавить стотридцатикилограммовую груду мускул.
Батон пробовал переключиться на что-то другое: попытался вслушаться в мирно барабанящие клапаны двигателя. Однако вся психотерапия летела к черту под вскипающим в крови адреналином.
Теперь удержать его будет трудновато.
– Пошел вон! – произнес Батон изменившимся голосом.
Ермолай невольно опешил.
– Ты что сказал?
– Я тебе говорю, пошел вон! И чтобы я тебя больше не видел! Доберешься своим ходом!
– Батон, ты просто ненормальный, ты хочешь поссориться со мной из-за какого-то мента!
– Мне выбросить тебя из машины?
Громко хлопнув дверью, Ермолай произнес:
– Я тебе еще это припомню!