Полковник вздрогнул, как от пощечины.
Четыре миллиона долларов.
Не идеалы, не ненависть, не мечты — четыре миллиона, вот что было истинной ценой, сутью дела, заставившего его пойти на сделку с совестью, выступить против закона. Чужие четыре миллиона…
Он посмотрел на Ортегу с легким удивлением, словно увидел впервые.
Перед ним сидел хищник, случайно показавший свои клыки, — скользкий и неприятный хищник. От одной мысли о том, что Ортега только прикрывался его идеей, чтобы проворачивать свои грязные махинации, полковнику сделалось дурно. Кощунства он не терпел.
— Так вы отправите утром ко мне то, что нам надо? — нагло поинтересовался Ортега.
Полковник начал багроветь. Его новая реплика оказалась для Ортеги полной неожиданностью.
— Хватит, — рявкнул он. — Пока что здесь я распоряжаюсь, а не ты!
От неожиданности Ортега приоткрыл рот. На лице полковника было написано негодование, а он не мог понять, откуда оно могло взяться: вроде бы разговор шел деловой и мирный.
— В чем дело?
Удивление быстро сменялось в его сердце чувством уязвленного самолюбия, а значит, скоро должна была прийти злость. Ортега очень не любил обманываться.
— Я хочу сказать, Виктор, — несколько сбавил тон полковник, — что больше не хочу участвовать в этом деле. Мы зашли слишком далеко, и на этом надо поставить точку. Я советую тебе по-хорошему вернуть оружие обратно на базу.
Глаза Ортеги начали округляться. Чего-чего, а такого поворота он и вовсе не ожидал. Когда информация была, наконец, переварена, Ортега приподнялся в кресле и заговорил с придыханием на каждом слове, едва сдерживая охватившую его ярость:
— Так что ты предлагаешь? Ты что, хочешь вызвать армию, устроить международный скандал? Левым силам это будет очень на руку.
Последний аргумент должен был сработать, но…
«Так вот, значит, ты каков, — со злой иронией подумал полковник, продолжая изучать взглядом своего сообщника, точнее — бывшего сообщника. — Мелкий спекулянт… И ты еще смеешь об этом говорить?»
Если всего несколько минут назад он мог еще усомниться, кто же был перед ним: подлый обманщик, спекулировавший на святых для полковника чувствах, или слишком практичный человек, из любой идеи способный извлечь выгоду, то теперь последние сомнения рассеялись.
«И этому человеку я верил, — с ужасом повторял себе полковник. — Кто же я сам после этого? Преступник, обыкновенный преступник…»
Он был уже готов прийти к выводу, что единственным спасением для его чести будет самоубийство. Но это — потом. А сейчас надо попытаться исправить уже сделанное.
«Армия… А почему бы и нет? Отвечать — так за все», — подсказала ему новая волна решительности.