— Согласен с тобой полностью, — сказал Денис, довольный произведенным впечатлением. — Но, понимаешь ли, у него нет этих документов.
Роман поперхнулся, удивленно уставился на друга.
— Что ты сказал? Они ушли с пустыми руками, а ты до сих пор жив?
— Нет, не с пустыми.
Денис искренне наслаждался, наблюдая, как до Романа начинает доходить. Роман Толоконников всегда был сообразительным, и до него дошло быстро.
— Ты хочешь сказать, что у тебя было досье на обоих? И на Чивокуна, и на Ляшенко? А может быть… — Роман округлил глаза. — Может быть, и не только на них?
— Может быть, — подтвердил Денис.
— О господи… И как он отреагировал на материалы о себе?
— Высокие договаривающиеся стороны не обманули взаимных ожиданий. Кандидат в президенты выразил удовлетворение, что именно я держу его за яйца, но попросил предупредить заранее, если я вдруг вздумаю покрепче сжать руку
Глава 27
Черный «БМВ» выехал со двора на перекресток улиц Розы Люксембург и Клары Цеткин, повернул на Карла Либкнехта и остановился на светофоре. Проскочив короткую Коммунистическую, вновь остановился на перекрестке. Потом свернул на центральную улицу имени вождя мирового пролетариата и направился к выезду из города. Кандидат в президенты не обманул, на ветровом стекле красовался сине-белый пропуск ОБСЕ, защищающий от слишком пристального внимания гаишников к нездешним номерам.
По наблюдениям Дениса, новых домов в городе не прибавилось, зато на старых, прикрывая облупившуюся штукатурку, красовались рекламные щиты с призывами отовариваться в супермаркетах «Шериф», заправляться на заправках «Шериф», болеть за футбольную команду «Шериф».
— Ну, в самом деле, — сонно пробормотала Марина, обратив внимание на рекламу. — Почему бы и нет? Разнообразие утомляет. Когда я стану старой и богатой, я создам корпорацию в Штатах и назову ее как-нибудь оригинально. Например, «Участковый» или «Оперуполномоченный». И корпоративные цвета будут как на милицейских погонах. Поможешь мне придумать слоган?
— Обязательно, — сказал Денис.
Он проехал мимо мемориала с вечным огнем. На постаменте все так же стоял танк, первым ворвавшийся в город в Отечественную, а через дорогу — конный памятник Суворову. В сотне метров выше по улице на солидном постаменте по-прежнему стоял памятник Ильичу перед высоким белым зданием. Раньше там размещался городской комитет партии, а теперь Верховный Совет независимой республики, одна треть граждан которой имела российское гражданство, одна треть — молдавское, а еще одна треть никуда не выезжала и посему гражданство имела местное.
Улица Ленина круто повернула направо и превратилась в короткую улицу Правды. А вот и Бородинка, самое высокое место города. И зеленые ворота воинской части. Тогда, двенадцать лет назад, тут был полк связи Российской армии, около ворот толпились женщины, требуя командующего, и среди них метался будущий президент республики, такой же озлобленный и растерянный, как и все остальные. Молоденький солдатик с рупором на крыше проходной чуть не со слезами в голосе требовал отойти от ворот, но его не слушали, потому что отсюда видны были столбы черного дыма над горящими Бендерами, слышалась стрельба, и нескончаемой колонной шли оттуда машины с беженцами.
— Ты чего головой вертишь? — спросила Марина, видевшая по сторонам лишь провинциальный скучноватый город с черешнями и шелковицами вдоль дороги.
— Интересуюсь, — сказал Денис. — Вспоминаю… Вон, видишь мост? Это Парканы, там высокая насыпь. Когда ополченцам раздали оружие, они заняли оборону на насыпи, в ста метрах от своих домов, а жены носили им в обед борщ и хлеб. Обстоятельные такие мужики-колхозники. Нас там обстреляли с Ромкой, едва мы с камерой высунулись над насыпью. Мужики за ноги стащили вниз и обматерили по первое число. А тут, на мосту, стоял сгоревший танк. Они хотели одним броском переметнуться на эту сторону, пустили несколько танков, а когда два сразу же сожгли, таких попыток больше не было. Мы боялись, что мост разбомбят с самолетов, но был всего один налет, бомбы попали слева от моста, вон там, в стороне. А вон из той девятиэтажки по приднестровцам стреляли девушки-снайперы, их называли «белые колготки».
— О господи, что за страсти ты рассказываешь, — сказала Марина. — Когда это было?
— Двенадцать лет назад.