– А! Ну извини.
– К тому же идет дождь, и вечер совершенно мерзкий. Нет тебе прощения, что ты так пренебрежительно относишься к своему организму – тот, кто так мало внимания обращает на собственное тело, заслужил все эти страдания.
– Так мало обращает внимания на собственное тело, – машинально повторил он ее слова.
Она умолкла на полуслове, и в комнате воцарилось молчание.
Остальные члены семьи вернулись из церкви – сначала вошли девочки, затем мать и Гудрун, а уже за ними и отец с сыном.
– Добрый вечер, – сказал, слегка удивившись, Брангвен. – Вы ко мне?
– Нет, – сказал Биркин, – пустяки, я зашел просто так. День выдался совершенно отвратительный и я подумал, что вы не будете против, если я зайду.
– День действительно сегодня выдался не самый хороший, – посочувствовала ему миссис Брангвен.
В этот момент сверху раздались детские голоса: «Мама! Мама!». Она повернула голову и негромко крикнула в пустоту:
– Я подойду через минуту, Дойси.
Затем она спросила Биркина:
– Скажите, а в Шортландсе все по-прежнему? Нет, – вздохнула она, – бедные они бедные, конечно же, ничего нового.
– Полагаю, сегодня вы провели там весь день? – поинтересовался отец.
– Джеральд зашел ко мне выпить чаю и я проводил его. По-моему, в их доме царит нездоровая атмосфера, все его обитатели настроены несколько истерично.
– Мне казалось, что эти люди не так уж и сильно горюют, – сказала Гудрун.
– Или слишком сильно, – ответил Биркин.
– Ах да, конечно же, – злорадно подхватила Гудрун, – либо одно, либо другое.
– Им всем кажется, что они должны вести себя согласно какому-то надуманному своду правил, – сказал Биркин. – А по-моему, если у тебя горе, то лучше закрыть лицо руками и спрятаться за закрытыми дверями, как было принято в старые дни.
– Разумеется! – запальчиво воскликнула, вспыхнув румянцем, Гудрун. – Что может быть отвратительнее такого показного горя – что может быть ужаснее и неправдоподобнее! Если уж и горе становится достоянием общественности и выставлено на всеобщее обозрение, то что же тогда называется тайной или личной жизнью?
– Вы совершенно правы, – сказал он. – Я умирал там со стыда, когда все ходили вокруг с фальшивым печальным видом, считая, что они не должны вести себя естественно, как обычные люди.