Это было простое ребячество!
А быть может, граф Владимир Петрович помнил слова упрека, которые он, Караулов, бросил ему в лицо в этом же самом доме несколько лет тому назад, за его слабость к жизненным искушениям, и хотел наглядно этой обстановкой показать ему, заставивши испытать их на себе, как трудно противостоять этим искушениям, которые сбивают человека с дороги совести и бросают в водовороте страстей.
Федор Дмитриевич чувствовал, что граф, пожалуй, достиг своей цели.
Внутренний жар его увеличивался, он прямо изнемогал.
Он решился, наконец, отворить дверь, которая как-то сама собою беззвучно закрылась за ним, когда он вошел, и уйти.
Ему показалось, что он уже слишком долго был тут — ничто так не способствует обману во времени, как волнение.
Караулов круто повернулся и уже взялся за ручку двери, когда послышался шорох откинутой портьеры и легких шагов по мягкому ковру.
Федор Дмитриевич обернулся и остолбенел.
Перед ним стояла женщина и с улыбкою приветствовала его.
Караулов был добродетельный, даже целомудренный человек. Караулов любил графиню Конкордию, но Караулов был мужчина.
Создание, которое стояло перед ним, было так прекрасно, что голова доктора закружилась еще сильнее, и все стало вертеться вокруг него.
Он должен был удержаться, чтобы не вскрикнуть.
Он узнал Фанни Викторовну Геркулесову.
Она ничего не пожалела для этой сцены. Это была роль, которую она приготовила заранее.
Самые оттенки света были заботливо рассчитаны и размерены.
Она была одета в бархатный черный пеньюар, тяжелые шнурки белого цвета стягивали ее талию, руки, плечи и шея были открыты.
Ничего нельзя лучше придумать, чтобы вызвать страсть, как этот контраст тяжелой и темной материи с атласно-белоснежной кожей.
XVI. В когтях соблазна
Федор Дмитриевич Караулов ждал, чтобы она заговорила первая.
Он понял, что она и есть та барыня, о которой говорил швейцар и горничная, а между тем он не мог подавить своего внутреннего волнения и чувствовал, что голос его задрожит, если он произнесет слово.