Это и было причиной молчания с ее стороны при его возвращении в Петербург; он начал понимать теперь значение этого анонимного письма, брошенного с презрением рукой обманутой женщины, видящей в нем сообщника ее мужа, а не человека, способного спасти его, как она рассчитывала.
Удрученный этими тяжелыми мыслями, он прошел Малую Морскую, Невский и незаметно очутился у угла Литейного проспекта.
Повернув в эту улицу, он скоро дошел до дома, где жили Белавины.
Первое, что бросилось ему в глаза, это новый швейцар.
— Граф Белавин-с… — повторил швейцар на вопрос Караулова, дома ли граф Белавин, — они-с у нас не живут-с.
— Не живут… Как давно?
— Не могу знать-с… Я всего здесь третий месяц.
Федор Дмитриевич повернулся, чтобы выйти, но в это время с лестницы спустилась франтоватая горничная.
— Анна Сидоровна, — обратился к ней швейцар, — вот-с господин спрашивают графа Белавина… Вы давно здесь живете… Жили здесь такие-с?
— Как же, конечно, жили… Я даже могу вам сообщить о них, — обратилась она к остановившемуся Федору Дмитриевичу. — Графиня с дочкой уже с полгода уехала в свое имение в Финляндию, а граф переехал на другую квартиру, но куда именно, не знаю…
Караулов должен был удовольствоваться этими сведениями.
Он поблагодарил девушку, вышел и машинально пошел далее по Литейному проспекту, прошел его весь и повернул на набережную.
Он очнулся только у решетки Летнего сада, у той знаменитой решетки, посмотреть которую один англичанин приезжал нарочно из Лондона.
Была прекрасная ясная осень.
Деревья стояли еще в своих зеленых уборах.
Он вошел, прошел в одну из боковых аллей и сел на скамью, под тень густых ветвей старого дуба, вдыхая в себя свежий воздух и убаюкиваемый шелестом листьев.
Сердце его усиленно билось.
Такое множество воспоминаний обуревало его ум, и так сильно вдыхаемый им свежий сентябрьский воздух расширял его легкие.
Он задумался над его собственной жизнью, над его молодостью, лишенной радости, и приближением зрелых лет.
Ему было 33 года, и он провел несколько лет за границей, где, кроме научных занятий, его окружала масса соблазнов, в форме удовольствий, красивых женщин, но он был охраняем от всего этим дорогим образом, который наполнял все минуты его досуга.