Марион Фай

— Вероятно и о нем нам запрещено говорить. Несчастный молодой человек; желала бы я знать, сознает ли он сам, как безусловно он губить семью.

— Полагаю, что должен сознавать.

— Такого рода люди — такие эгоисты, что никогда не думают о других. Ему и в голову не приходит, чем мог бы быть Фредерик, если бы он не стоял у него на дороге. Ничто так меня не сердит, как когда он делает вид, что любит моих детей.

— Вероятно, он теперь больше не приедет.

— Ничто не помешает ему приехать, — разве умрет. — Мистер Гринвуд грустно покачал головой.

— Говорят, он много ездит верхом.

— Не знаю.

— Яхта его может пойти с ним ко дну.

— Он никогда не катается на ней в это время года, — сказал священник, находя утешение в этой мысли.

— Кажется, что нет. Сорная трава всегда растет. Тем не менее удивительно сколько старших сыновей… отозвано за последнюю четверть века.

— Множество.

— Не могло быть ни одного, без которого легче было бы обойтись, — сказала мачеха.

— Да; без него можно было бы обойтись.

— Подумайте только о выгоде для семейства. Оно совсем пропадет, если он наследует титул. А мой Фред с такой честью носил бы это имя! Конечно, — сделать ничего нельзя.

Последняя фраза была сказана полувопросительно, но осталось без ответа.

XIX. Жених лэди Амальдины

Траффорд-Парк находится в Шропшире; Льюддьютль — валлийское поместье герцога Мерионета — в соседнем графстве, т. е. одно из поместий, так как у герцога были замки во многих графствах.

Здесь, в это время года, лорду Льюддьютлю удобно было жить — не в видах собственного, особого удовольствия, но потому, что предполагалось, что Северный Валлис требует его присутствия. Он наблюдал за трехмесячными сессиями мирового суда, за дорогами, за больницами для душевнобольных и вообще за консервативными интересами этой части Великобритании. Само собою разумеется, что Рождество он обязан был проводить в Льюддьютле. В январе он отправлялся в Дургам, в феврале в Сомерсетшир. Таким образом он делил свое время между различными частями королевства, конечно, оставаясь в Лондоне от начала до конца парламентской сессии. Это была, смело можно сказать, чрезвычайно полезная жизнь, но совершенно чуждая развлечений и почти не знавшая волнений. Не удивительно, что он не находил времени жениться. Так как он не мог забираться в такую даль, как замок Готбой — частью, может быт, потому, что ему не особенно нравилась тамошняя манера собирать публику со всего света, — то было условлено, что он пожертвует двумя днями в начале декабря, чтоб видеться с своим предметом под кровлей ее тетки, в Траффорде-Парке. Леди Амальдина и он оба должны были прибыть туда в среду, 8-го декабря, и остаться до пятницы утра. Срок пребывания молодой девушки не был определен с особой точностью, так как ее время ценилось дешево; но было подробно объяснено, что жених должен попасть в Денбиг с поездом, приходящим в 5 часов 45 минут, чтоб иметь возможность посетить некоторые городские учреждения до обеда, который представители консервативной партии должны были дать в семь. Лорд Льюддьютль утешался мыслью, что может воспользоваться двумя свободными днями в Траффорде для сочинения и изучения спича о настоящем положении дел, который, хотя имел быть произнесен в Денбиге, без всякого сомнения, появятся во всех лондонских газетах на следующее же утро.

Так как тут исключительно имелось в виду свидание влюбленных, то гостей звать не думали. Мистер Гринвуд, конечно, будет. Чтоб придать обеду несколько торжественный характер, на первый день пригласили мэра из Тресбёри с женой. Мэр был ярый консерватор, лорду Льюддьютлю приятно будет с ним встретиться. На второй день к обеду были заранее приглашены приходский священник с женой и дочерью. Главное неудобство этих праздничных приготовлений заключалось в том, что лэди Амальдина и жених ее прибыли в день крупной ссоры между маркизом и его женой.

Может быть, в сущности, приезд гостей есть величайшее облегчение, какое можно найти в таких несчастных, домашних распрях. После того, что было сказано, лорд и лэди Траффорд едва ли бы могли спокойно пообедать, в присутствии одного мистера Гринвуда. В этом случае разговор никак бы не вязался. Теперь же маркиз мог перед обедом суетливо войти в гостиную, чтоб приветствовать племянницу жены, не намекнув ни одним словом на утренние неудовольствия. Почти в ту же минуту появился лорд Льюддьютль, который приехал так поздно, как только было возможно и переоделся в десять минут. Так как не было никого посторонних, лэди Амальдина поцеловала своего будущего мужа — как поцеловала бы деда, — и милорд принял эту ласку, как мот бы принять любой суровый сдержанный дед. Затем вошел мастер Гринвуд с мэром и ею женой, все общество было на лицо. Маркиз повел лэди Амальдину к столу, жених сидел рядом с нею. Мэр и его жена помещались по другую сторону стола, мистер Гринвуд между ними. Еще не успели обнести суп, как лорд Льюддьютль углубился в вопрос о сравнительных достоинствах больниц для душевнобольных Шропшира и Валласа. С этой минуты и до той, когда мужчины присоединились к дамам, в гостиной разговор отличался исключительно практическим характером. Как только дамы удалились из столовой, дороги и больницы уступили место политическим вопросам, в обсуждении которых маркиз и мистер Гринвуд предоставили консерваторам почти полную свободу. В гостиной разговор тянулся вяло, пока в десять часов с небольшим, мэр, заметив, что ему завтра предстоит длинная поездка, не удалился на покой. Маркиза с лэди Амальдиной скоро последовали его примеру; минуть через пять и валлийский лорд, пробормотав что-то о писании писем, находился в тиши своей спальни. О любви не было сказано ни одного слова, но лэди Амадьдина была довольна. На своем туалетном столике она нашла небольшой сверток, адресованный на ее имя рукой милорда, в котором заключался медальон с ее монограммой «А. Л.», из брильянтов. Было далеко за полночь, прежде чем милорд выразил словами первую половину обещаний насчет ненарушимости конституции, которые намеревался сделать денбигским консерваторам. Лорд Льюддьютль почти не показывался на следующее утро, после раннего завтрака, так твердо решился он постоять за благородное дело, за которое взялся. После второго завтрака затеяли небольшую поездку для влюбленных, и занятый политический деятель разрешил себе короткую прогулку в экипаже в обществе одной своей будущей жены. Если бы он держался с ней без церемонии, он просто дал бы ей свою речь в рукописи, и ответил бы ей как затверженный урок. Но так как сделать этого он не мог, то перечислил ей все свои занятия, точно оправдывая собственную медленность в деле брака, и объявил, что благодаря имениям и парламенту, он никогда не знает, на голове он стоит или на ногах. Но когда он остановился, он все-таки не назначил дня, так что лэди Амальдина нашлась вынужденной сама взяться за это дело.