Есть знание, а есть Вера. Питер Пэн знал, сколько нужно заложить взрывчатки, чтобы добиться нужного результата. Он знал, как заминировать проход или улицу. А вот верил он в то, что мир меняет искусство. Меняет, может, и не так эффективно, как взрывчатка (хотя и без неё иногда не добиться никаких перемен), но всяко в лучшую сторону.
Искусство многогранно, оно может заставить грустить или радоваться, думать или бояться, ничего не делая с человеком физически! Вообще ничего! Человек испытывает десятки эмоций, просто смотря на что-то прекрасное. Именно это Питер и считал единственным настоящим чудом. Тебя может не быть рядом, тебя
А вот они, кролики, свою мечту берегли. Они её не забыли. Она всегда находилась где-то рядом, за Гранью. Близкая, но недосягаемая, она была! И это позволяло им держаться. Держаться, когда не оставалось сил, когда теряли друзей, когда накрывало черной депрой, когда швыряло в бесшабашное веселье. Их мечта была простой и ясной. В этой мечте все были живы. И здоровы. В этой мечте Алиса больше не мечтала о бое с Бармаглотом, Щелкунчик не охотился на крыс, а Братец не искал свой терновый куст. В этой мечте они были вместе, и им было спокойно. Просто спокойно. Никого не терзала беспричинная тоска, никого не точило смутное беспокойство и не встряхивала внезапная ярость.
И, конечно, мир их мечты был прекрасен. Чист и прекрасен. Питер точно это знал, он это видел! Иногда, словно из-под мутной завесы, ему открывались укромные уголки, и он спешил нарисовать их, спешил порадовать друзей, чтобы мечта становилась на миг чуточку реальней, чтобы было видно, какая она. Он знал: если нарисовать, как Ушедший или Ушедшая подходят к Белому Домику, то им и правда будет легче найти дорогу в том незнакомом мире. А если перед серьёзным делом нарисовать его успех, то успех обязательно придёт.
Питер уже нарисовал граффити на удачу предстоящего похода. Картину пока завесили масксетью и заставили ящиками, нельзя было являть её миру раньше времени, но писать её… это было всё равно как заглянуть в будущее. Очень круто.
И всё-таки радость предвкушения не была безоблачной. Мама очень грустила. Питер видел это по её глазам, полным нежности, по печальной теплой улыбке, по скорбным линиям тонких морщинок в уголках губ. Она старалась не показывать свою грусть, скрывала её, и потому остальные думали, что грустит она совсем чуть-чуть… Но Питер-то видел — не чуть-чуть. Очень сильно грустит! Будто прощается со всеми. Он не мог этого понять. Почему, почему, почему?!
Да ещё Роджер затосковал на пару дней, но сегодня с утра снова, как обычно, был весел. А что ненадолго залип, так с ним и раньше случалось. Но вот Мама… Питер никак не мог понять: отчего она смотрит на них с такой щемящей нежностью? Впрочем… на то она и Мама — самая-самая. Самая добрая, самая ласковая, самая умная, самая знающая. Однако ему было плохо от её тоски и становилось не по себе, хотя с чего бы?
Сейчас Мама ушла в центр сектора, но те, кто её сопровождал, передавали, что всё в порядке. И тем не менее Питеру было тоскливо. Очень-очень тоскливо. Двадцать минут назад получили первый груз оружия. Все радовались. Пэн тоже радовался, хотя его заказ — взрывчатка и средства подрыва — должен был прийти позже.
Питер радовался долго — минут десять, — пока внезапно не вспомнил Мамину грусть. Страшная горечь комом встала в горле. Пэн запустил руки в волосы и опустился на ящик с патронами. Маме плохо. А он тут веселится.
В общем, чтобы не омрачать унылой физиономией ликование остальным, Пэн подхватил с пола свой рюкзак и ушёл. Его погнала прочь беспричинная злая тоска. Что-то маячило на краю сознания, он пытался понять, что именно, но оно ускользало до того, как получалось разобраться.
Рюкзак болтался за плечами, солнце палило, и вдруг Питер увидел Стену. И Стена позвала его. Она тосковала. Она ждала. Она была огромная и ровная, совершенно прекрасная. Таких стен ещё поискать. Она прямо-таки умоляла, чтобы он её оживил, чтобы прикрыл её унылую серую наготу чем-то, притягивающим взор, чем-то, что заставит людей замирать, восхищаться, думать, страдать и радоваться даже тогда, когда Пэна здесь не будет.
Так всегда и происходило. Стена звала его. Питер улыбнулся, сбрасывая рюкзак на землю. Как обычно, он и сам ещё не знал, что именно нарисует, знал только, что в центре должна быть Мама. Строгая, справедливая, любящая, самая прекрасная и бесконечно добрая. А остальное… насчёт остального будет видно. Главное, этот рисунок он сделает для Неё — той, которая рядом, когда плохо, которая утешает и умеет разогнать даже самый чёрный страх. Только для Мамы.
Двадцатиоднолетний ребенок двенадцати лет деловито достал из рюкзака электростатический краскопульт, проверил заряд аккумулятора, глянул в ёмкости с порошком и подсоединил тонкий шланг, заканчивающийся длинным узким соплом. Отличная вещь — ни запахов, ни шума. Два года назад ему достался. Пришлось, конечно, повозиться, чтобы найти расходники, но это же Зона отчуждения — здесь можно найти всё.
Питер, запрокинув голову, посмотрел на Стену.
Первая небрежная линия легла на серый бетон, а сразу за ней другая, и ещё, и ещё, и ещё… Линии пересекались и соединялись, плавно изгибались и резко обрывались, расходились штрихами и точками, пятнами и потёками, рождая в своей будто бы хаотичной мешанине что-то, что и самому художнику ещё только предстояло увидеть. Но не сейчас. Позже. Когда закончит.
Запрокинутое лицо давно превратившегося в мужчину, но так и не повзрослевшего мальчишки было абсолютно счастливым.
Испытывая гнетущее дежавю, Рекс прошёл через калитку укрепмотеля. Мысль в этот момент в голове крутилась ровно одна: «Не столкнуться бы с Мэрилин…» Вякнуть не успеешь — пристрелят без разговоров. Органлегеру потом рассказывай, если сможешь, что явился по делу к Су Мин, а не к её старшей сестре. Но кто ж мог подумать, что придётся сюда вернуться, да ещё так скоро!
Рейдер огляделся.
К его невероятному облегчению, наемница ждала во дворе, а Мэрилин не было. Рекс выдохнул. Не то чтоб он прям уж боялся, но напрягался сильно. Всё утро действовал хладнокровно и спокойно, а сюда пока шёл, извёлся.
Вообще по просьбе из Центра отработать удалось без каких бы то ни было сложностей. Крупняк перезвонил уже минут через сорок после первого разговора и сообщил, что вопрос решён, после чего назвал место встречи с двумя своими бойцами. Рекс сперва хотел отказаться от прикрытия, но потом прикинул, что корпорация из-за ерунды вряд ли бы стала его дёргать и, тем более, давать гарантии оплаты наёмникам, а потому согласился. Подумаешь, счёт за услуги Су Мин вырастет. Не ему же платить.
ebooksa