Бану гневалась. Они с Вагифом никак не могли прийти к консенсусу по поводу музыки для выступления. Партнёр был одержим какой-то странной манией подражать всем подряд, особенно чемпионам мира по сальсе. У одной пары он хотел позаимствовать музыку, у другой – весь танец. Бану, страдавшая болезненным индивидуализмом, выходила из себя и шипела: «А что в этом танце будет от нас?» Когда они наконец с большим трудом нашли песню, устроившую обоих, и предоставили её на одобрение Веретена, оно заявило, что музыка слишком сложная. Тут у Бану опустились руки, и она подумала, что пусть будет так, как он скажет. Только Веретено ничего конкретного не говорило. Ему и правда было безразлично, кто победит, – любимчиков он не заводил, несмотря на то что в определённых обстоятельствах мог оказывать кому-то особое внимание (например, если надо было уломать человека поучаствовать в чемпионате).
Однажды, в ходе жаркого творческого диспута, Бану так рассвирепела, что даже повысила голос, чего никогда не делала в разговорах с посторонними и малознакомыми людьми. Веретено выскочило из кабинета, как чёрт из табакерки, и, посмотрев на Бану с Вагифом, предупредило:
–
– По-вашему, я так жестока?
–
И Бану постаралась стать очень ласковой с Вагифом. А то этому Веретену ещё бог знает что может прийти в голову. Пустые черепа – отличный приёмник для любых случайных мыслей, витающих в нездоровом воздухе большого города, а Веретено в этом смысле очень походило на кошек: если что-то втемяшивалось в его голову, вытрясти это оттуда было уже невозможно.
В тот день Бану вошла в кабинет, чтобы заплатить, как обычно, за следующий месяц – сказать по правде, она готова была вносить какую угодно оплату хоть каждый день, лишь бы только иметь возможность приходить лишний раз к Учителю. Пока он принимал посетителей, которые лезли к нему с самыми абсурдными вопросами, Бану разглядывала кабинет, облокотившись о косяк двери, и всегда находила в нём что-нибудь новое. Одно время на столе стояли два рога в металлической оправе на подставочке, так что Бану с трудом сдерживала себя, чтобы не спросить: «Какие чудесные рога, это вам друг подарил?» Потом, видимо, кто-то так и сказал, потому что рога исчезли, уступив место подарочному письменному набору, которые очень любят приверженцы дешёвой роскоши. Ещё в комнатке стоял облезший буфет, забитый конфетами, стаканами, почётными грамотами Веретена, его фотографиями в обнимку со старыми хрычами и прочим хламом. Другой шкаф был глухим и вызывал у Бану жгучее любопытство: она практически не сомневалась в том, что там хранится скелет.
– Я заплатить.
–
– Сорок восемь.
–
– А вы как думаете?
–
– Поэтому иногда я танцую ещё хуже, чем обычно, – кивнула Бану с невинным видом.
–
– Когда танец – больше чем танец.
–
– Для меня – всегда. Танец – всего лишь метафора.
–
–