— Эй, малой, что случилось?
Когда я наконец взял его на руки, он уткнулся зареванным лицом мне в ключицу:
— Ох, па, па! Он сумашечий, он сума-а-а!
Голос перешел в визг и потонул в рыданиях.
— Кто сумасшедший, а, малыш? Ну скажи своему па.
Я направился к пластиковому сооружению, и Антони всю дорогу держался за мое ухо и плакал.
В одну прозрачную стенку вделали дверцу и заперли на замок с комбинацией из двух цифр, который должен был предотвратить именно то, что сейчас случилось. Антони, видно, подсмотрел комбинацию, когда старшие ребята открывали дверь, а может, просто подобрал.
Один молодой ленивец выбрался из экологариума и прополз по песку фута три.
— Смотри, па! Он меня укусил! Он сумашечий. Па, он меня укусил!
Антони перешел с рыданий на всхлипы и показал мне распухшее синее место на запястье; в середине виднелся полумесяц ранок, похожих на булавочные уколы. Затем нетвердой рукой указал на зверька.
Тот дрожал и ронял кровавую пену с губных заслонок. Он непрестанно и тщетно рыл песок неуклюжими лапками с присосками на концах. Глазки были втянуты внутрь. Вот он упал, дрыгая лапками, попытался встать — дыхание выходило словно из клапана.
— Он не переносит жару, — объяснил я и нагнулся, чтобы поднять зверька.
Тот щелкнул зубами, и я отдернул руку:
— У него солнечный удар, малой. Да, он сошел с ума.
Зверек вдруг очень широко открыл рот, выдохнул весь воздух и больше не вдыхал.
— Ему уже не больно, — сказал я.
Еще два крохотных ленивца подползли к двери, положили передние лапки с присосками на порог и глядели на волю блестящими черными глазками. Я оттолкнул их назад куском ракушки и закрыл дверцу.
Антони не отрываясь глядел на пушистый шарик, лежащий на песке.
— Он уже не сумашечий?
— Он мертвый, — сказал я.