— А, — сказал я.
А волны будут таскать грубое вулканическое стекло туда-сюда по песку, меняя форму, стачивая острые углы…
— Ты ведь… Торк ведь тебе нравился, да? Мне показалось, вы друг к другу привязаны.
— Да. Он был очень хороший… — Тут она поняла, что я имею в виду, и заморгала. — Нет. О нет. Я была… была помолвлена с Джонни. Это тот, из Калифорнии, шатен… Ты видел его вчера на празднике… Мы оба из Лос-Анджелеса, но познакомились только тут. А теперь… его тело отправят обратно сегодня вечером.
Глаза очень широко раскрылись, потом зажмурились.
— Мои соболезнования.
Я неуклюжий калека; вечно наступаю другим на больные места души. Наверно, я слишком пристально гляжу в зеркало на несбывшееся и потому не вижу, что творится вокруг.
— Ариэль, мне очень жаль.
Она открыла глаза и начала озираться.
— Пойдем ко мне, я тебя угощу авокадо. На них сейчас сезон — я имею в виду, не в супермаркете. А на старом рынке, на другом конце города. Там они гораздо вкуснее, чем калифорнийские.
Она все озиралась.
— Люди-амфибии не ходят на рынок. И очень жаль, потому что он, наверно, скоро закроется, а свежие продукты там отличные. К ним ничего не нужно, кроме масла и уксуса. — Я откинулся назад и прислонился к скале. — А может, ты хочешь чая?
— Ладно. — Она вспомнила, что положено улыбнуться. Я знал, что бедная девочка улыбается через силу. — Спасибо. Только ненадолго.
Мы пошли по камням к дому. Море было у нас слева. Войдя во дворик, она повернулась ко мне:
— Кэл?
— Да, что такое?
— Вон те облака вдали, над водой. Они только там, а так небо ясное. Это от взрыва в Шраме?
Я прищурился:
— Наверно. Пойдем в дом.
Мы, силою неведомой гонимы,