Ястреб трижды глубоко вздохнул. С каждым вздохом (я это ясно видел) ему все больше становилось не по себе, и наконец его пальцы потянулись к нижней пуговице.
— Зачем ты это делаешь?
Я хотел, чтобы в голосе не звучало отчаяния, — и перестарался. В голосе вообще ничего не прозвучало. Отчаянная пустота.
Он пожал плечами, видя, что я не желаю отчаянной пустоты. На миг в зеленых глазах вспыхнул гнев. Этого я тоже не желал. Поэтому он сказал:
— Знаешь, нормальный человек так устроен: коснешься его — мягко, нежно, любовно, — и в мозг поступает информация о прикосновении как о чем-то приятном. А с моим мозгом что-то не так, он почему-то воспринимает все наоборот…
Я покачал головой:
— Ты Певец. Певцам и положено быть не такими, как все, но…
Ястреб затряс головой. Снова в его глазах мелькнул гнев, и снова исказились черты лица, реагируя на боль — впрочем, сразу утихшую. Он опять опустил взгляд на щуплую грудь, покрытую язвами.
— Застегнись, дружище. И забудь мои слова.
— Ты в самом деле считаешь, что я связался с легавыми?
— Застегнись, — повторил я.
Он застегнулся и сказал:
— Ого! — И пояснил: — Между прочим, уже полночь.
— Ну и что?
— Эдна только что сказала мне Слово.
— Какое?
— Агат.
Я кивнул. Он застегнул воротник и спросил:
— О чем ты думаешь?
— О коровах.