Иван пытался убедить ее, чувствуя — говорит совсем не то, что нужно, мать только пугается все больше и больше.
— Мам, я очень тебя прошу — письмо сожги, а сверток прибери подальше. Можешь даже мне не говорить, куда его дела. Можешь его даже из дома вынести. Нет, даже лучше будет, если ты его куда-нибудь вынесешь. Только так, чтобы не пропало, чтобы можно было найти. Договорились?
Главное, припрячь их, пока следствие не кончится… Сама понимаешь, если меня в убийстве обвинят…
— Я этого не буду делать, — упрямо сказала та, и тут сын не выдержал:
— Знаешь что, ма?! Это уже беспредел! Другая бы мать помогала сыну! Другая бы поняла, что мне сейчас не нотации нужны, а помощь! Сама говоришь — меня опять милиция ищет! Хорошо будет, если они приберут денежки?! Между прочим, они не даром мне дались! Неужели нельзя понять?
Неужели помочь невозможно? Ну, что мне дала твоя принципиальность, что?! Дома у меня нет, вот что она мне дала! Потому что не могу я жить с такой принципиальностью над головой, не могу! И никто не мог бы! И отец, наверное, поэтому ушел от твоей принципиальности!
Он заводился все больше, слушая упрямую тишину в трубке. Иван знал — мать не ушла, она все слышит… Внезапно трубку у него вырвали. От неожиданности он не смог удержать ее.
— Не говори так с матерью, — сказала Муха, отводя трубку подальше и зажимая мембрану ладонью. — Ты чего хочешь? Чтобы она с приступом свалилась?
— Отдай трубку, медсестра недоделанная! — рявкнул он.
— На!
И не успел он понять, что случилось, как Муха изо всей силы ударила его пластиковой трубкой в темя. Удар был не столько болезненный, сколько неожиданный. Отскочив, Муха подчеркнуто аккуратно положила трубку и вышла из комнаты.
Иван постоял еще немного, ухватившись за книжную полку, висевшую над телефоном. Больно ему не было — пластиком не убьешь. Вот если бы в трубке были батарейки, как в пульте, тогда бы он заработал синяк. И обидно тоже не было. Он пытался найти в себе злость, распалиться, хоть как-то отреагировать. Но удивительно — у него не получалось. Муха сидела или в другой комнате, или на кухне. Ее не было слышно. Он мог бы сейчас пойти туда, вытащить ее на середину комнаты и так отделать… За все! За нападение на него, в тот, первый вечер, за угон машины. За Серегу! За Серегину бабку, которая была более сговорчивой, чем его собственная мать… За проблемы. За расходы.
За бесконечное вранье и недавнюю истерику. За вмешательство в его семейные дела. За этот последний удар, наконец.
Но он не мог двинуться с места. Не мог и не хотел. Он качнулся и потерся лбом о руку, которая все еще держалась за ребро книжной полки.
Вздохнул так, будто ему не хватало воздуха. Если бы он разозлился, ему сейчас было бы куда легче.
Иван снял трубку, послушал.
— Ты испортила телефон, — негромко сказал он, даже не повернувшись к двери.
Муха не ответила. Иван аккуратно положил трубку на место. Вышел в прихожую, оделся, зашнуровал ботинки. Молча открыл дверь, вышел.
Прижал дверь к косяку и прослушал щелчок замка. А потом ушел.
Оружия у него не было. Пистолет он выбросил еще в подъезде. Иван даже не думал об этом — действовал автоматически, следуя правилу, которое когда-то установил Серега. Согласно этому правилу, их не могли бы поймать с поличным, когда они уходили после дела. Разве что в лицо опознают? Но они старались не дать никому такой возможности. Вот и теперь он поступил аналогично.