Мария перевела взгляд вниз. Грязный пацан в засаленном пиджаке (размера на три больше, чем надо) и рваных штанах дергал ее за край куртки. Из дырки в кроссовке торчал черный палец. Серые глаза под длинными густыми ресницами настойчиво сверлили прожорливую даму. Лицо у ребенка было чумазым и симпатичным.
– Рубль, тетя, дай!
Мария моментально расклеилась: жалость кольнула ее сердце.
– Хочешь пирожное?
Пацан кивнул и облизнулся. Он только что спрятал в карман окурок, а в подворотне алкаши плеснули ему вина в липкий стакан и отфигачили кусок батона. Но пирожное было атрибутом другой, недоступной жизни. В той жизни существовали фантастические вещи: мягкая подушка и белая простыня, горячий суп в небитой тарелке, яркие фломастеры и еще – чистая, душистая мама, которая гладит по голове и улыбается. А не эта поганая, одутловатая сволочь, что круглосуточно валяется под батареей в луже собственной блевотины…
Пирожное провалилось молниеносно.
– Тетя, а рубль дашь? – опять заканючил пацан.
– Как тебя зовут?
– Славик.
– А сколько тебе лет?
– Шесть.
– А родители есть?
– Есть, – вздохнул Славик.
Он послушно отвечал на вопросы, надеясь на денежную компенсацию.
Мария достала из кармана десятку. Мятая купюра мелькнула в грязных пальцах мальчишки и исчезла.
– Теть, а еще?
Маша посмотрела на пацана с сомнением.
– Слушай, – предложила она, – давай я лучше куплю тебе сок, еды какой-нибудь. Деньги у тебя все равно заберут, правда? И тебе ничего не достанется.
Пацан загрустил.
– Зато батяня лупить не будет, что мало принес, – сказал он. – Если ему денег принесем, он у соседки самогонки купит, нажрется и будет лежать в отключке. А трезвый – шлангом лупить будет.