Тайна «Утеса»

— Я позвоню вам утром, — пообещал Скотт и поднялся, собираясь уходить. Он едва стоял на ногах.

Я довез его до дому. Памела поехала с нами, мне не хотелось оставлять ее в «Утесе» одну. Когда мы возвращались, она тихо плакала. Утешить ее мне было нечем. Меня самого мучило тяжелое предчувствие.

Глава XVII

СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС

Мне послышалось, что Памела плачет, и я соскочил с постели. Ей, конечно, было отчего рыдать, но так надрывно и безутешно?

Перед дверью ее спальни я остановился, прислушался. Нет, это не Памела — и на том спасибо. Плач раздавался где-то вдалеке. Я заглянул в мастерскую, там было пусто и, как всегда, неприветливо. Я снова подошел к спальне Памелы, но рыдания затихли, а я уже понял, что плач этот звучал будто в моих воспоминаниях. Памела тихонько позвала меня, и я вошел в ее комнату. С сестрой все было благополучно, она зажгла свет и, накинув на плечи ночную кофточку, сидела в постели, прислушиваясь.

— Слышал? — спросила она.

— Еще бы! И испугался, что это ты.

— Подожди секунду. Давай спустимся вниз.

Ожидая ее на площадке, я снова услышал плач — он доносился с первого этажа, — отчаянный, полный протеста, так безудержно плачут только в юности, не умея примириться с неизбежностью, и хотя я понимал, что вряд ли эти рыдания связаны с реальным горем, они ранили душу.

Памела вышла из спальни и остановилась рядом со мной.

— Это в детской, — прошептала она, уже заколебавшись, спускаться ли.

А мне показалось, что плач изменился, стал затихать. Рыдания становились слабее, будто плачущий устал от привычной, застарелой боли. В конце концов они перешли в тихие всхлипывания.

Мы осторожно спустились в холл и зажгли свет. На секунду я ощутил рядом какое-то движение, хотя, может быть, мне и почудилось. Потом все замерло и воцарилось полное спокойствие.

Однако это спокойствие мне совсем не понравилось — словно мы находились в пустоте, в середине смерча, наши сердца бились замедленно, воздуха не хватало, двигаться стало невероятно трудно. Сделав над собой усилие, мы вырвались из детской, взбежали по лестнице и заперлись у меня в комнате.

— А теперь жди холода, — сказала Памела.

Я дал ей сигарету. Она была бледна, взволнована, но испуга не выказывала. Правда, говорила без умолку, видно, это ее подбадривало.

— Я рада, что наконец и ты услышал плач так отчетливо. Пусть с моей стороны это эгоистично, но очень уж противно, когда не знаешь, можно ли доверять собственным ушам. Знаешь, а нынче ночью у меня, кажется, была галлюцинация! Ты, во всяком случае, безусловно, так это и расценишь.

В комнату стал проникать легкий холодок, но, по-видимому, он был естественного происхождения: мы не чувствовали ни подавленности, ни страха — скорей всего, из комнаты просто испарялся нагретый воздух и тепло, которое отдавали наши тела.

— Только я стала засыпать, — продолжала Памела, — как вдруг вижу, в дальнем углу, в темноте что-то маячит. Что-то зыбкое, как отражение в воде. Я даже решилась заговорить, открыть рот, а оно исчезло, как будто в пруд бросили камень.