Он прав. Как бы ни было великолепно видение Тадж-Махала в лунном свете, рассветный миг просто неповторим. Заметив, что я приготовила айфон, чтобы фотографировать, Сингх опускает мою руку:
— Не трать на это время, потом сфотографируешь. Лучше смотри.
И снова он прав, так легко пропустить самый главный миг — первый луч солнца справа от Таджа. Перед этим усыпальница словно поднимается надо всем, отрываясь от своего основания, плывет над ним, раздумывая, не улететь ли в небо совсем. Окрашивается нежно-розовым цветом, который после голубовато-серебристого, ночного, кажется особенно прозрачным. Луна куда-то исчезла, вернее, ее полный круг постепенно бледнеет, уступая место готовому появиться на востоке светилу.
Когда небо прорезает первый солнечный луч, он всегда кажется особенно ярким. А здесь после необычной ночи, тем более.
Толпа кричит от восторга. Он иной, чем был при серебристой луне, это восторг от ощущения жизни, а не от печали, даже прекрасной.
Усыпальница, словно передумав, встает на свое место. Она все равно невесома, парит, но все понимают, что Тадж на Земле.
Еще некоторое время мы не двигаемся, приходя в себя. С минаретов слышны призывы муэдзинов к намазу, часть посетителей встает на него прямо здесь, из-за стен доносится шум просыпающегося города. Не все в Агре любовались восходом в Тадж-Махале, для многих это недостижимая мечта, они заняты своими делами.
И за то, что я оказалась в числе нескольких тысяч счастливчиков (или «идиотов», как сказала Алисия), я от души благодарна Радживу. О чем и сообщаю.
Он серьезно отвечает:
— Быть в Агре и не увидеть восход в Тадж-Махале, — преступление перед собой. А фотографии я тебе дам, их много красивых.
— Алисия дура!
Честно говоря, мое заявление не много умней, но не сделать его я просто не в состоянии.
— Только не говори этого ей. Каждому свое, Джейн.
— Удивительно, как она сумела сыграть Мумтаз?
Несколько мгновений Раджив молчит.
— Она несчастливая женщина, которая очень хочет любить, но еще больше боится этого. Чтобы сердце могло что-то чувствовать, оно должно открыться. С замкнутым сердцем ты даже сегодняшней красоты не увидела бы. Алисия замкнута, она способна раскрываться, только когда играет кого-то другого.
Я думаю уже не о Хилл, а о собственном сердце. Нужно признаться Радживу, что у меня оно — чужое. Но только не сегодня, сейчас разрушать восторг, который я все еще испытываю, не хочется даже беседой о несчастной Алисии Хилл.
Обратно мы выходим через Восточные ворота, хотя машина Раджива осталась стоять у Западных, и пешком идем к «Оберою». Не хочется брать тук-тук, к тому же нам недалеко.
Там, в Тадж-Махале, что-то произошло. Наши с ним сердца оказались связаны невидимой нитью, и я понимаю, что именно эта нить не позволит моему ни растаять совсем, ни снова превратиться в камень. В этом смысле Раджив сделал меня человеком, я снова научилась чувствовать и переживать.
Хорошо это или плохо — думать сейчас не хочется, новое состояние и ощущения буквально захлестывают меня.
ebooksa