Кошки-мышки

Лэньон, казалось, не понял. Потом кивнул.

— Да, да. Трагическая.

— Вы ведь близко его знали?

Лэньон снова улыбнулся, словно не сомневаясь, что этот вопрос был уже задан нескольким гостям.

— Я неплохо знал его, — ответил он наконец.

— Вы знали, что он гомосексуалист?

Ребус надеялся услышать ответ. Но Лэньон молчал, и он проклял себя за то, что так быстро отдал свой козырь.

— Конечно, — сказал Лэньон своим ровным голосом. Он повернулся к Ребусу. — По-моему, это не преступление.

— Этот вопрос неоднозначен, сэр, как вам должно быть известно.

— Что вы хотите сказать?

— Как адвокат вы знаете, что существуют еще некоторые законы…

— Да, да, конечно. Но надеюсь, вы не предполагаете, что Джеймс занимался чем-то грязным?

— Почему, на ваш взгляд, он совершил самоубийство, мистер Лэньон? Я очень хотел бы услышать ваше мнение как профессионала.

— Он был мой друг. Профессионализм здесь ни при чем. — Лэньон посмотрел на тяжелые шторы перед столом. — Я не знаю, почему он покончил с собой. Думаю, мы никогда этого не узнаем.

— Я не был бы столь категоричен, сэр, — произнес Ребус, направляясь к двери. Взявшись за ручку, он остановился. — Мне было бы очень интересно узнать, кто действительно получит его состояние, — когда вы выясните это, разумеется.

Лэньон промолчал. Ребус открыл дверь, закрыл ее за собой и, дойдя до площадки, некоторое время постоял, глубоко дыша. Спектакль почти удался, подумал он. Он заслужил как минимум еще один стакан. И выпьет его в память о Джеймсе Карью.

* * *

Работа няньки не была его призванием, но, в сущности, с самого начала вечера он знал, что этим кончится.

Пока Ребус наспех прощался на пороге с Сайко, Томми Маккол уже распевал марш регбистов на заднем сиденье его машины. Хозяйка даже выдавила из себя улыбку. В конце концов, увозя разбушевавшегося пьяницу, он делал ей одолжение.

— Я арестован, Джон? — промычал Маккол, прервав пение.

— Нет, только, ради Христа, заткнитесь!