– Боюсь, мое прикосновение осквернит эту священную книгу.
– Вы недооцениваете силу всепрощения.
Колеску коснулся обложки и улыбнулся Труди.
– Ну, я, пожалуй, пойду. Может, потом еще поговорим.
– С огромным удовольствием.
В улыбке Труди сосредоточилось все добро мира. Колеску наблюдал за тем, как вздымается под блузкой ее мягкая, большая и высокая грудь. Уходя, Труди остановилась возле Хелен:
– Приятно было познакомиться, миссис Колеску.
– Моросу не нужна компания американских женщин. Вы его смущаете. Вы стоили ему яичек!
Колеску вздрогнул. Очередное напоминание о перенесенном страдании больно ранило его. И он был готов сквозь землю провалиться от стыда.
– Господь может вернуть их Моросу, – спокойно возразила Труди.
– И он ненавидит яблоки.
– Тогда отдайте пирог кому-нибудь, кто их любит.
Труди посмотрела на Колеску и вышла.
Он вернулся на кухню и прочитал записку, оставленную в Библии. Красивым и аккуратным женским почерком было выведено:
Около шести Хелен отправилась в магазин, пообещав сыну приготовить вкусный ужин. Она вернулась с пачкой стейков, жестких, как резина, замороженным горохом, пирогом с кокосовой стружкой и двумя большими бутылками водки. Колеску смотрел, как мать заходит в дом.
Ему казалось, что ужасный ужин никогда не кончится. За время трапезы его стыд трансформировался в злость, злость в гнев, гнев в спокойствие, а спокойствие в ненависть.