В другой комнате рев музыки слышался чуть приглушенно, и в этой комнате на столах лежали пальто и шубы. Под одной стенкой шубы лежали и на полу, на этих шубах пристроилась какая-то пара. Платье на девушке завернуто до груди, у парня спущены штаны. Танька заметила, что парень ботинок не снял, и что девушка не в таком уж восторге от происходящего; выражение ее лица скорее означало: хоть бы все кончилось быстрее…
— Пардон!
Костя залился идиотским смехом, пробежал, таща за руку Таньку, через какие-то другие комнаты. В последней из них тоже лежали пальто и шубы, и в этой комнате две девушки держали за руки третью, выкручивали ей руки за спину, и одна из стоящих методично пинала эту третью, стараясь попасть повыше, в бедро. Девушка стояла, опустив голову, изо всех сил натягивая руки, и громко сопела; как только представлялся случай, пыталась пинаться в ответ. Напротив этих трех стояла крупная девица в бордовом платье, при ее юных годах ремешок платья перетягивал уже очень заметное пузико. И эта девушка громко говорила той, которую держали за руку и били:
— А вот зачем тырила водку? Теперь вот так тебе и надо!
Девушка, которую били, была в брюках, и пинаться, задирая ноги ей было не страшно. А пинавшая ее была в черной прозрачной блузке и коротенькой, тоже черной юбке. При каждом ударе ногой на всеобщее обозрение выплывали розовые трусики. Костя остановился, оскалил зубы, глядя на эти розовые трусики. О правилах хорошего тона Танька имела представление не больше, чем мы с вами — о правилах жизни в Старых Берлогах, но смутно почувствовала — ей оказывают неуважение.
— Ладно! — скомандовала крупная, в бордовом платье. — Лариска, пока остановись. Катька, отдавай водку по-хорошему, тогда бить тебя больше не будем.
Девушка в брючном костюме стала сопеть еще громче.
— А то смотри, сейчас ремень возьму от сумки, сразу скажешь, куда водку дела, — решительно добавила крупная.
Девушка только сопела, напрягала руки, чтобы вырваться.
Тут Костя потащил Таньку дальше, и она подчинилась. Дальше, за этой комнатой, был какой-то чулан, и в чулане гулко булькал огромный котел непонятной формы. Танька помнила, что вроде бы тут стоял котел для отопления школы, ей стало еще интереснее, но Костя повернул ее, нажал на плечи, и Танька села на диван. Наверное, на этом диване и спал школьный сторож, сообразила Танька, а Костя уже пристроился и поцеловал ее взасос. Наверное, было бы если и не приятно, то интересно, если бы Костя не так торопился. Но парень куда-то несся сломя голову, словно целоваться надо было непременно как можно быстрее.
Движения у Кости стали нервными, дыхание частым, затрудненным, а лицо исказилось и покраснело. Вид у него стал неприятным, и становился все хуже и хуже. Он часто, быстро целовал Танькино лицо, шею, все, что можно было достать в вырезе платья, и при этом все менялся к худшему.
А там, в только что пройденной комнате, продолжались отвратительные звуки: кто-то сопел, сопение переходило в сдавленные стоны, те — в стоны почти в полный голос, и, наконец, в тоненький крик. Танька видела, что все эти звуки возбуждают Костю ничуть не слабее ее тела, и опять почувствовала, что ее странным образом унизили… хотя и непонятно, каким образом. Ей-то этот крик, обстановка истязания мешали, переключали все внимание с Кости на происходящее за дверью.
Костя все целовал ее, присев рядом, расстегнул две верхних пуговки лифа, и запустил под платье руку. В этой руке оказалась Танькина грудь, и Костя стал ее стискивать и гладить. То, что он гладил грудь, трогал сосок, вовсе не было так уж неприятно… Но Костя при этом так сопел, так исходил потом, что Таньке предавалась не страсть, не нежность (да и не было в действиях парня никакой нежности), а только его напряжение.
— Мама! — закричала девушка за дверью, отчаянным вибрирующим криком.
— Говори, куда девала водку?! Не скажешь, еще пороть будем, а потом тебя к печке привяжем!
— А-ааа!!
— Мы тебя к печке привяжем!
— К печке нельзя, там Костя с кем-то… — деловито уточнил еще один девичий голос.
— Тогда в сугроб голой посадим!
И опять звуки пинков и оплеух.
ebooksa