Вкус к убийству

Фотографический разум Маккелвина мгновенно оценил всю необычность происходящего. Окно, из которого выбрался человек, было последним на этом этаже. От него до самого угла, к которому человек медленно и упорно двигался, стена была совершенно ровной и чистой. Ко всему, это был последний этаж с окнами — начиная с двадцать пятого этажа здание поднималось еще на пять этажей до крыши гладкими поверхностями стен. Маккелвину было известно, что внутри глухой башни располагалась электронная аппаратура дальней радиосвязи. Прямо под крышей был широкий каменный выступ — причуда архитектора, совершенно ненужный и к тому же весьма опасный каменный пояс, способный при первом же серьезном землетрясении причинить немало вреда. Именно он — и это Маккелвин прекрасно понимал — не позволял посмотреть с крыши вниз, чтобы увидеть происходящее.

Фотограф следил взглядом за человеком, ползущим по карнизу. Он видел, как полощется его белая рубашка под порывами холодного ветра с Тихого океана. Человек медленно добрался до угла здания, заглянул за него и, казалось, слегка качнулся. На какие-то мгновения он словно завис в воздухе, и пальцы Маккелвина судорожно впились в корпус бинокля. Фотограф подумал было о том, что можно воспользоваться камерой с телеобъективом, но тут же отбросил эту мысль — не было времени. Он наблюдал и лихорадочно просчитывал различные варианты.

Он увидел, что человек прижал лицо к каменному фасаду, и словно распластался на стене здания, широко раскинув руки и крепко ухватившись правой за угол дома.

Именно это и надо было Маккелвину.

Он бросился к своей фотоаппаратуре, несколько секунд раздумывал, не взять ли старый «хассельблад», но потом остановился на новенькой «экзакте». Схватив несколько кассет с высококачественной цветной пленкой, фотограф выбежал из квартиры. Про себя он прикинул, что при удачном раскладе доберется до нужного здания минут за пятнадцать. Все-таки район финансовых учреждений, вторая половина субботы, никаких пробок на улице.

Маккелвин уложился в двенадцать минут.

Он припарковал новенький с виду, но уже отбегавший десяток лет, «мерседес-300» на противоположной стороне улицы в запрещенной для стоянки зоне: карточка прессы на лобовом стекле оказалась сейчас весьма кстати. Быстро осмотрелся. Народу мало, в основном, ремонтные рабочие. Бросил быстрый взгляд наверх. Крошечная фигурка оставалась на прежнем месте, сохраняя неустойчивое равновесие и, как ему показалось, даже слегка раскачиваясь на ветру.

Маккелвин задержался в вестибюле здания ровно настолько, чтобы позвонить Нельсону, репортеру одного из крупных иллюстрированных журналов Сан-Франциско, на который и сам работал.

— Это Маккелвин, — скороговоркой сказал он. — На карнизе с юго-западной стороны здания «Коммунальных услуг» балансирует какой-то тип. Двадцать пятый этаж. Кажется, не может никак набраться решимости, чтобы прыгнуть. Дай мне пять минут и зови клоунов.[9]

Фотограф бросил трубку на рычаг и поспешил к автоматическому лифту.

Наверху он бесшумно, по-кошачьи пробежал по длинному холлу к открытому окну. Выглянул наружу — холодный, сырой ветер разметал его выгоревшие на солнце волосы. Одного беглого взляда профессионала ему хватило, чтобы навсегда запомнить парня лет двадцати в рубашке с короткими рукавами, в джинсах и потертых грязных теннисных тапочках.

Маккелвин ничем не выдал своего присутствия: он просто смотрел холодным взглядом фотографа, оценивая расстояние, определяя глубину резкости, выдержку, в уме прикидывая, какую пленку лучше выбрать и остановился в конце концов на «эктахроме». Он открыл камеру, зарядил пленку, подправил ремешок так, чтобы она ровно висела на груди, затем просунул ногу наружу, ступил на карниз и стал медленно продвигаться по нему.

Парень стоял, как и раньше — сжав колени, вцепившись в стену тонкими, белыми, подрагивавшими от напряжения пальцами, прильнув к шероховатому камню.

Маккелвин постепенно продвигался к нему, в уме отсчитывая остающиеся дюймы, футы и ярды, прикидывая возможную глубину резкости, оценивая степень освещенности. Он подошел ближе и пытливо посмотрел на парня, а его рассудок, словно фотовспышками, один за другим высвечивал будущие кадры. Он точно знал, что именно ему нужно.

Совершенно отчетливо, будто уже пробные отпечатки, Маккелвин видел снимок, который ему только предстояло сделать. Снимок получится: это будет второй «Снежный леопард». А он был ему очень нужен. Боже, как ему нужен был такой снимок! Налет гениальности — он должен убедить их, что все дело не в простом везении — оно было предусмотрено и подготовлено.

Где-то над головой, за бесполезно нависающим сверху каменным карнизом, послышались приглушенные голоса, которые невозможно было разобрать из-за быстро уносившего их ветра. Он не обращал на них внимания. К парню можно было подступиться только отсюда, с карниза, где сейчас и находился Маккелвин. Всем остальным пришлось бы двигаться следом за ним или попытаться зайти с другой стороны карниза, обогнув здание с южной стороны — только так можно было добраться до паренька. В любом случае — и Маккелвин знал это, балансируя на карнизе шириной не более тридцати сантиметров, ничего другого ему не оставалось, разве что парень сам добровольно не позволит себя уговорить.

Ко всему, его сосед по карнизу — то ли инстинктивно, то ли умышленно — занял такую позицию, приближение к которой делало любые попытки спасти его крайне опасными. От того места, где стоял Маккелвин, и до самого угла здания тянулась лишь гладкая поверхность стены. С другой южной стороны тоже была такая же стена, однако более длинная, и к тому же на ней оказалось гораздо меньше окон. Заходя сверху, люди будут лишены свободного обзора из-за каменного козырька. Если они попробуют развернуть сетку прямо под ними, то и это вряд ли решит проблему: слишком большим получалось расстояние от последнего окна до угла здания и оттуда — до ближайшего окна с южной стороны.

Паренек все так же стоял лицом к стене, прижавшись к углу и дрожа. Примерно в двух метрах от кончиков пальцев отведенной в сторону левой руки Маккелвин остановился. Одной рукой приподнял камеру и бросил быстрый взгляд через видоискатель. Он поймал паренька в рамку и чуть сместил камеру, чтобы в объектив также попал вертикальный обрез угла здания. Взъерошенные волосы, всклокоченная бородка, запавшие щеки прорисовывались с поразительной четкостью. Голова прижалась к камню, широко раскинутые руки вцепились в стену здания.

Клик. Клик.

Маккелвин уже видел подпись под этими поспешными, но исполненными твердой рукой снимками: Человек на каменном перекрестке.